А.Пикуль "Уважаемый Валентин Саввич!"
В.Пикуль: «Вот цивилизация. Наизобретали телефонов. Все говорят, писем друг другу не пишут, и останутся потомкам от современных людей только протокола партийных собраний».
А.Пикуль: «Цивилизация очень помогает людям обмениваться информацией, безжалостно отфильтровывая из нее душевно-эмоциональную составляющу3ю. То, что воспринимаем – не успеваем почувствовать…»
А.Пикуль: «Письма… Они идут из прошлого. Они для будущего. В прошлое писем не пишут».
А.Пикуль: «Статистика никогда не делает поправку на логику нормального человека: что хорошо, то среди нормальных порядочных людей считается нормой. На норму, как правилу, нет реакции – нечем особо восхищаться, как и нечего порицать. Только на отклонение от нормы следует или восторг, или возражение. Так что, прежде чем прислушиваться к голосам нескольких негодующих, надо хотя бы приблизительно знать – сколько миллионов промолчали…»
А.Пикуль: «Скажи мне, кто твои читатели, и я скажу тебе, какой ты писатель».
А.Пикуль: «Тысячи писем – это величественный монумент народному писателю».
читать дальше
«Ваши книги пронизаны истинной любовью и преданностью России, русскому человеку. Когда читаешь их, то гордишься тем, что родился и вырос на этой земле и принадлежишь этому народу».
«Лучшие ваши книги читаются не глазами. Слова не замечаются. Сразу, мгновенно – полное зрительное и чувственное восприятие. Так может писать только писатель «божьей милостью».
«Не люблю я читать бегом. Читая книгу, я чувствую, будто иду по музею».
«А кстати, писатель должен интересоваться мнением не только критиков, но и читателей».
«Как бы я хотела иметь в своих руках полное собрание Ваших сочинений. Это во сто крат дороже всяких стенок, ковров, хрусталей, фирменных джинсов и прочей чепухи».
«Увлекся чтением поздно, жизнь не позволяла. Мне думается, что таких, как я, безграмотных и бездарных людей время просто не замечает и не видит. И свалит в свое время на общую свалку».
«Много раз бывала на сеансах психологов. Ни одному не удалось меня загипнотизировать ДЕЛОМ, а Вам удается СЛОВОМ…»
А.Пикуль: «Иногда даже трудно себе представить, какой след… нет, переворот в душе человека совершают хорошие книги. Ради истины стоит заметить, что не только книги должны быть хорошими, но, желательно, и человек».
«Знакомясь с вашими героями, узнаешь в них себя, ну не себя, конечно, а людей, на которых всегда стремился походить».
А.Пикуль: «Мне кажется необычайно красивой душа человека, у которого ГЛАВНОЕ в коротком: «у меня замечательные друзья…»
«Я не знаю, что из меня получится. Если бы жил два века назад, то наверняка выбрал бы школу фехтования и танцев.. А современность требует знаний».
«…Словно ножом по сердцу резанули Ваши слова о молодежи… Нельзя всех мерять одной меркой. Может быть, действительна фраза: «Не всегда хорошие вещи создают хорошие люди».
«По профессии я библиотекарь. Наша библиотека по содержанию прекрасная, хотя и сельская. Читателей много, но не записаны в ней ни учителя по истории, ни учителя по литературе. И это беда повсеместная. Такое невежество куда страшнее и опаснее для нашего общества, чем «недостатки» В.Пикуля…»
«Книгами Пикуля зачитываются, записываются в очередь, чтобы прочитать. Время рассудит: всегда ли ему быть популярным? И на Льва Николаевича Толстого ныне спрос невелик… Все будет зависеть от того, кто и как будет преподносить историю нашей Родины. На каких эмоциональных тонах будут говорить?»
А.Пикуль: «Не правда ли, забавная штука – гласность. Пиши и кричи сколько хочешь, ответных реакция – никаких, но все до единого письма у меня в руках, то есть в архиве В.Пикуля – в конечной инстанции гласности».
А.Пикуль: «В самые застойные времена настоящие люди не просто жили, они – творили, боролись, отстаивали свои идеалы. Впрочем, если не за что бороться и нечего отстаивать, может, это и не жизнь…»
А.Пикуль: «ТАЛАНТЫ НЕ СРАВНИМЫ! Талант – потому и талант, что ОТЛИЧАЕТСЯ от эталона, от стереотипа. Один и тот же человек может всю ночь находиться в волшебных объятиях Пушкина, а через несколько дней, в один из вечеров вытирать слезы со щек, слушая «привередливых коней». И в этот миг Высоцкого ему не заменят даже десять Пушкиных…»
«Все критики знают, о чем и как надо писать Пикулю и чего не надо. А он, к счастью, пишет по-своему…»
А.Пикуль: «Успокаивая Пикуля по поводу искусственно натягиваемого на него обвинения в антисемитизме, читатель пишет: «Знайте, Валентин Саввич, что у Вас множество почитателей, гораздо больше, чем во всем мире евреев…»
«Нет сомнений, что ТЕКСТ большинства произведений Высоцкого не выдерживает серьезной критики. Но песня, исполненная им самим – прекрасна. Хотя музыка его профессионалами оценивается также низко. Как же получается, что текст плох, музыка плоха, а вместе – прекрасно? Значит, есть нечто, что преобразует части в новое качество целого. Мы просто не знаем еще, в чем именно дело. Вы относитесь к писателям, которые через текст (без собственного исполнения) внушаете большинству доверие и симпатию, а меньшинству – переменное настроение…»
«Не буду защищать и хвалить творчество писателя Пикуля, он не нуждается в этом. Защищаться приходится самой, как читателю – от обвинений в любви к «занимательной пошлости», к «пустому времяпрепровождению».
«Вот Вы говорите, что пока макаете перо в чернильницу, придумываете следующую фразу. Как долго Вы макаете? Мне кажется, чтобы построить красивую фразу, надо долго макать – или я ошибаюсь и это сугубо личное?»
А.Пикуль: «В соавторстве можно писать сказки и фантастику. За сведения, содержащиеся в документально-исторических произведениях, ответственность должна быть персональной. Так считал В.П.».
«Я отнюдь не фрондер. Мне 53 года. Журналист… Словом, умишко какой-никакой накропать успел. И он мне говорит: именно вы, Валентин Саввич, едино и ведете сейчас магистраль самосознания, о которой нынче столько болтают… Вы возвращаете духовно ободранному, как липка, народу то, что принадлежало и принадлежит именно ему – его уважение к себе, его историю, его величие…»
«Кругом перестройка, а нам и перестраиваться не надо – живем так, как должны жить советские люди в советской стране – скромно, на зарплату».
«И пусть одни находят в Вашей книге лишь дворцовое интриганство, другие истекают истомою, дополняя недостаток жизненных впечатлений. Пусть! Вы сами открыли в своем романе окна и двери, и каждый стремится теперь устроиться в нем кому как удобнее, соизмеряясь со своим вкусом и воспитание…»
«Моонзунд» буквально проглотил. Потом, когда приобрел «Три возраста…», я поступил уже гораздо умнее: я пил ее маленькими глоточками, как матерые алкоголики пьют последний стакан вина. Каждый вечер, возвращаясь с работы домой, я нал, что меня ждет маленькая 15-минутная радость».
«Великодушно простите, что отнимаю у Вас драгоценное время, которое, к сожалению, никакими стилями не танцует вспять…»
«Нескромный вопрос: для чего Вы стали писать? Почему люди становятся писателями?»
«Общаясь с Пикулем, веришь в высшее, небесное предначертание и происхождение человека: иначе откуда и зачем все это? Ворочаясь жерновом, я снова перебирал в памяти его слова. «Ну, а ты-то сам? – обращался я к самому себе. – Что ты сделал? Для чего твоя жизнь, ничтожный?» Во сне мне пришел ответ на мучивший вопрос. Я вкупе с остальными, себе подобными, был просто удобрением, навозом, необходимым для того, чтобы иногда среди него появился человек с божьей искрой».
«Сейчас я одновременно читаю три ваших романа: «Фаворит», «Крейсера» и роман из жизни молодого русского моряка и японки. Почему одновременно? Потому, что Вас найти можно только в хорошей библиотеке, я читаю в Ленинской, но Ваши книги часто заняты, приходится читать тот роман, который к моему приходу еще свободен. Не знаю, какой из романов достанется мне завтра, но знаю, что опять окунусь в прекрасный мир Вашего творчества, за что Вам большое спасибо!»
«Я пишу Вам в отчетливо пьяном состоянии: если бы оно не было отчетливым, - я не смог бы писать вообще, трезвым я бы постеснялся Вам писать».
«Жаль, что много одаренных людей, самородков, быстро уходят из жизни. Но не из русской души. Такие самородки уходят в вечность…»
В.Пикуль: «Для меня Герцен и Салтыков-Щедрин – тоже историчны, я читаю их, как историк историю. Для меня ведь историей является любая история – медицины, черной металлургии, ружейного дела, история развития мебели, ситца и шоколада, зубоврачебного дела и акушерства, борьба с чумой и успехи гельминтологии – это тоже история, и ее нужно знать!»
В.Пикуль: «Не мне судить, какой из меня получился писатель, но работник из меня, кажется, получился. Вот моя старая чернильница, вот мое обычное перышко, как у школьника. Буква за буквой, слово за словом, строка за строкой, страница за страницей, книга за книгой – так проходит моя жизнь, и сам не пойму, что я нашел в ней хорошего…»
В.Пикуль: «У нас часто, кстати или некстати, говорят о положении писателя в «общественной жизни», как будто стоять на трибуне – это главное дело литератора. Есть у нас и такие классики, которые избрали для себя труднейший жанр литературного творчества – бесконечное сидение в различных президиумах. На мой же взгляд, общественное положение русского писателя всегда определялось его согбенною позою за рабочим столом, и это самое верное положение писателя, когда он всецело и беззаветно может служить обществу. Жизнь без выходных, без праздников, без дней рождения, без отпусков – это жизнь особая…»
В.Пикуль: «Почти двадцать лет длилось упорное замалчивание моего имени, и когда мои доброжелатели спрашивали у начальства о причинах такого замалчивания, им вежливо отвечали:
- Да, все это так. Но Пикуль… неупоминаем!
- Почему? – следовал естественный вопрос.
- Так нужно, - отвечали высокие умы.
Много лет (после выхода в свет романа «Из тупика» в 1968 году) я проплывал в страшной «зоне молчания», как плывут корабли в чужих водах, чутко вслушиваясь в эфир, который сами они не смеют потревожить своими позывными».
В.Пикуль: «Я заметил, что критики относятся к писателям, как к своим подчиненным, с которыми не стоит особо церемониться, а в случае чего можно поставить их по стойке «смирно», как новобранцев перед грозным ефрейтором».
В.Пикуль: «Если прожита большая часть жизни, надо уметь без страха оглянуться назад, и тогда, наверное, представится точная «линия судьбы» - как след от работы винтов за кормою корабля; вот эта линия и выписывает сложную синусоиду жизни. В этой кривой линии легко разглядеть главное направление генерального курса судьбы – от самого детства до зрелости, и тогда в прожитом не окажется нелепых «случайностей», зато проявится жестокая правда, которая и посадила меня за стол».