Д.Коваленин. Коро-Коро.
«Глуп человек. Глуп, алчен и слаб. Это ж рехнуться можно: с убийцей на борту он плавать согласен, а с покойником – ни в какую!»
«Если долго сидеть у моря, начинает казаться, что вот так, как сегодня, будет всегда».
«Если все мы вышли из Океана, то куда уходим потом? Допустим, завтра на меня, не дай бог, упадет кирпич. И меня точно так же принесут в крематорий и выпарят из моего тела всю воду. Что останется от того, кем был я? Именно я, а не кто-то другой? Пожалуй, только файлы в моем компьютере. Не считая электронных писем и фотографий, разосланных по компьютерам друзей-приятелей в разных странах и городах. Но компьютерная память хранится в чипах. А это же кремний! То есть – песок. Каменный прах моих мыслей, при жизни рассеянный моими же руками по белу свету».
«Не сводя глаз с якудзы, будто наблюдая по телевизору футбольный матч, Иосич покачал головой:
- Не, Митрий. Полиция тут не поможет, только хуже будет. Это же что? Это «черная метка». Помнишь «Остров сокровищ»? То же самое. Погоди, сиди смирно. Давай поглядим, это должно быть красиво как жанр! Потом книжку напишешь…
- Блин, а если он маму трогать начнет?
- Не начнет, не волнуйся. У меня на стоянку такие не раз заявлялись. Это ж не трагедия. Это цирк! Людей не трогают, иначе полиция по-большому наедет. Только мессидж передают. Почтальоны печкины, мать их в душу…»
читать дальше
«- А вы думаете, нашим сегодня легко? Мой папа всю жизнь проработал во Владивостоке главным инженером на оборонном заводе. У него много приятелей из КГБ. Все на пенсии уже, понятное дело. Но до сих пор приходят к папе на кухню. Водку пить. Вот прямо как мы с вами! Чего только не рассказывают – ужас! А что поделать? Время сами знаете какое. Что у вас, что у нас – ни-ка-му доверять нельзя! Даже самому себе. Вот вы, Ямада-сан, верите себе?
- М-м… З-зато я тебе верю. Хороший ты ч-человек. Хоть и русский…
- Я не только русский, Ямада-сан. Я разный. Да вы стопочку-то подвигайте… Вот у вас, в Японии, девяносто пять процентов народу – чистые японцы, так?
- Дев-вяносто с-семь!...
- Это не важно. А там, где я родился, люди на ста пятидесяти шести разных языках разговаривали, хотя паспорта у всех одинаковые были.
- Врешь!
- Да мамой клянусь! И чего теперь делать-то?»
«Моцарта в Японии очень любят. Лично я, пока там жил, собрал аж пять дисков «Реквиема» в исполнении разных наций. Все искал вариант по душе и не находил. Ленинградцы, помню, несмотря на латынь, по инерции тянули свою нетленную оперу «Хованщина». Берлинцы как-то очень уж жестко претендовали на единственно верное пропевание Истины. Японцы исполняли слишком старательно, чтобы меж нотами и голосами мог уместиться хоть чей-либо дух. И только Лондонская филармония выдержала, на мой взгляд, очень верную интонацию. Сдержанно-скорбную и аккуратную, точно скальпель патологоанатома, нацеленный из бездны отчаяния прямиком в Небеса».
«Есть большая разница в том, как чувствуют опасность русские и японцы. Не знаю, какими бы стали мы, если б нас так же часто трясло и накрывало цунами с тайфунами. Может, хоть нынешние теракты выпестуют в нас несуществующий пока орган тела, которым японец чувствует: что-то не так? Может быть…»
«- Я, Митрий, занимаюсь делом, блин, всей своей гребаной жизни! Легче, конечно, делать жизнь деньгами, кто ж спорит. Но это когда они есть! А когда их нет? Что нам с тобой остается, когда нет денег? Правильно, Митрий. Остаются одни слова…
- И бессмертные души, - прибавил я и вздохнул.
- Угу, - кивнул он важно. – Бирманских боцманов.
- И еще копчики, - отозвался я. – Камчатских мамонтов.
- И консулы стран покойников, - парировал он.
- И телефоны японских борделей, - не сдавался я.
- И разбитые миски с пельменями… - Иосич наконец заржал и махнул рукой. – Ох, ладно, Митрий! Давай лучше водки тяпнем!»
«Мамы и Папы очень по-разному понимают, как нужно делать детей. Поэтому дети не всегда получаются».
«Иногда людям очень хочется кричать. Но они так испорчены Толстыми Книгами, прочитанными до того, что слышать крики друг друга им бывает попросту нечем».
«Иногда люди и правда думают, что их всех как-то зовут…»
«- Все, что мы действительно любим, всегда принадлежит к какой-то из трех категорий: либо это вредно для здоровья, либо осуждается обществом, либо – трудно достать.
- Глупости. Вовсе не обязательно.
- Да? Ну, вот что ты действительно любишь?
- Фрукты!
- Хм… Твоя взяла. Придется добавить еще одну категорию.
- Какую же?
- Скоропортящиеся продукты».
«Понравившуюся книгу она заглатывает вмиг и потом пару дней слоняется кругами по комнате, только что ни сияя прочитанным изнутри. В прошлый раз я ей распечатал баховские «Иллюзии», и теперь она с гордостью ветерана демонстрирует мне шишку на лбу – якобы результат ее искренних попыток пройти сквозь стену.
- Ты – изверг! Зачем ты мне не сказал, что это на ночь читать нельзя? Ночью же веришь кому попало в стио раз больше! А я еще до конца прочитать не успела – и как давай пробовать!»
«Убежден: слова – точно так же, как пальцы и прочие части тела, - даны нам для того, чтобы создавать ими чувства, но не описывать их».
«Если ты синтоист, можешь сам обожествлять любой из предметов, тебя окружающих. Молись, чему нравится: камню, дереву, пепельнице или телеграфному столбу. Потому особо роскошные храмы в Синто не нужны. А поначалу их и вовсе не было. Когда вся Природа – храм, зачем придумывать что-то еще? Прицепил веревочку к дереву в лесу – и молись себе на здоровье. Если ты синтоист, сам найдешь Бога, где тебе хочется».
«Сакуровый астрал. Ни в русском, ни в английском сей цветовой микс однозначных аналогов не имеет. Уже не розовый. Еще не вишневый. А в целом – всего лишь оттенок белого. В общем, сакуровый. Неуловимый, как мимолетность бытия. Привкус времени на глаз. Новорожденного в миллионный раз Времени, которое присело с тобой на дорожку – и вот-вот понесется дальше своей стрелой.
- Мата нэ… - шепчет тебе Непонятно Кто, когда с ветки срывается очередной лепесток. – «Сегодня я прощаюсь… через год я опять буду здесь…»
«Как сделать видимым то, что чувствуешь? Как выглядит то, что у меня внутри? Вопрос этот по нашим временам, похоже, терзает людей даже больше, чем вопросы секса или принадлежности к собственной расе».
«Что бы с тобой ни происходило – свадьба дочери, похороны близкого человека, увольнение из фирмы и ли выигрыш в лотерее, - ты не должен забывать о том, кто тебе все это дает. Ведь любая весть изначально благая. Просто ты к этому еще не привык.
Раньше люди ходили к священным местам пешком, пересекали вплавь реки, взбирались на горы, чтобы добраться до удаленных от бренного мира святилищ и отблагодарить Природу за подаренную жизнь. Сегодня японцы делают это на самолетах, автомобилях, круизных лайнерах и фуникулерах, но суть остается прежней: хотя бы раз в месяц отключись от повседневной суеты, поблагодари к а м и за все лучшее, что у тебя есть, - и очень искренне попроси дальнейшей поддержки. Ведь что бы с тобой ни случилось – пока ты жив, тебе всегда есть за что их благодарить».
«Мысли всегда мгновенны, а записывая их, мы переводим в тот мир, где их не должно быть. Так-то вот».
«Свобода. Бедное, изнасилованное человеческими контекстами, давно потерявшее лицо и тело существо! Посмотришь вокруг – все прямо из кожи вон лезут, только бы не остаться в той ситуации, которую предлагает жизнь. О, это вечное ощущение рядом с собою чего-то более светлого, чистого, легкого, нежели та задница, в которой пребываешь на данный момент! Сколько было сыграно эпох под аккомпанемент – тебе, заляпанное людской глупостью больше, чем кровью – о, Желание Выпрыгнуть Из Собственных Штанов…»
«…Еще один чрезвычайно важный фактор – иероглифика. С древних времен стремление скорее рисовать свои мысли, нежели излагать их «мертвыми» буквами, приучило целую нацию неосознанно экономить слова».