И.Бродский. Часть речи. Избранное.
«Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе».
«…Понимаешь внезапно в постели, что это – брак. Потому что пока там – светло, в твоем полушарии темно. Так сказать, одного светила не хватает для двух заурядных тел. То есть, глобус склеен, как Бог хотел. И его не хватило».
«Только мысль о себе и о большой стране вас бросает в ночи от стены к стене, на манер колыбельной. Страны путают карты, привыкнув к чужим широтам. И не спрашивай, если скрипнет дверь, «Кто там?» - и никогда не верь отвечающим, кто там».
«Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так называемом разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком. Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас…»
«Двери хлопают, на мостовую выходят звери. Что-то вправду от леса имеется в атмосфере этого города. Это – красивый город, где в известном возрасте просто отводишь взгляд от человека и поднимаешь ворот».
«В полдень кошки заглядывают под скамейки, проверяя, черны ли тени».
читать дальше
«Есть города, в которые нет возврата. Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То есть, в них не проникнешь ни за какое злато. Там всегда протекает река под шестью мостами. И там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал; там толпа говорит, осаждая трамвайный угол, на языке человека, который убыл».
«Лиса, перегрызая горло, не разбирает, где кровь, где тенор».
«Все, что мы звали личным, что копили, греша, время, считая лишним, как прибой с голыша стачивает – то лаской, то посредством резца – чтобы кончить вещью без черт лица».
«Чем безнадежней, тем как-то проще. Уже не ждешь занавеса, антракта, как пылкая молодежь. Свет на сцене, в кулисах меркнет. Выходишь прочь в рукоплесканье листьев…»
«Жизнь есть товар навынос. И географии примесь к времени есть судьба».
«Видно, сильно превысил свою роль свинопас, чей нетронутый бисер переживет всех нас».
«Право, чем гуще россыпь черного на листе, тем безразличней особь к прошлому, к пустоте в будущем. Их соседство, мало суля добра, лишь ускоряет бегство по бумаге пера».
«Повернешься на бок к стене, и сны двинут оттуда, как та дружина…»
«Но запишем судьбе очко: в нашем будущем, как бы брегет ни медлил, уже взорвалась та бомба, что оставляет нетронутой только мебель. Безразлично, кто от кого в бегах: ни пространство, ни время для нас не сводня, и к тому, как мы будем всегда, в веках, лучше привыкнуть уже сегодня».
«Чудовищность творящегося в мозгу придает незнакомой комнате знакомые очертанья».
«Лучше плыть пароходом, качающимся на волне, участвуя в географии, в голубизне, а не только в истории».
«Воздвигнутый впопыхах, обелиск кончается нехотя в облаках, как удар по Эвклиду, как след кометы».
«Сколько льда нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник мысли?»
«…Вьется снег, как небесных обителей прах».
«Звезда в захолустье светит ярче: как карта, упавшая в масть».
«…Жизнь, как нетвердая честная фраза на пути к запятой. Очертанья морей, их страниц перевернутость в поисках точки, горизонта, судьбы».
«Простую мысль, увы, пугает вид извилин».
«На то она – судьба, чтоб понимать на всяком наречьи».
«В середине длинной или в конце короткой жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради темно-серой, безлюдной, бесчеловечной глади, схожей цветом с глазами, глядящими не мигая, на нее, как две капли воды. Как молчанье на попугая».
«Голос представляет собою борьбу глагола с ненаставшим временем».
«Аллегория памяти, воплощенная в твердом карандаше, застывшем в воздухе над кроссвордом».
«…Все, что нас отбрасывает вперед, на стену будущего, есть как бы выстрел».
«Танец белых капустниц похож на корабль в бурю».
«Человек приносит с собою тупик в любую точку света».
«Вычитая из меньшего большее, из человека – Время, получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом фоне…»
«И бескрайнее небо над черепицей тем синее, чем громче птицей оглашаемо. И чем громче поет она, тем все меньше видна».
«Каждый парус выглядит в профиль как знак вопроса. И пространство хранит ответ».
«Ставни широко растопырены, точно крылья погрузившихся с головой в чужие неурядицы ангелов».
«Помни, что прошлому не уложиться без остатка в памяти, что ему необходимо будущее».
«Из забывших меня можно составить город».
«Настоящему, чтоб обернуться будущему, требуется вчера».
«Человек отличается только степенью отчаяния от самого себя».
«…И по комнате, точно шаман кружа, я наматываю, как клубок, на себя пустоту ее, чтоб душа знала что-то, что знает Бог».
«Цифры на циферблатах скрещиваются, подобно прожекторам ПВО в поисках серафима».
«Дорога в тысячу ли начинается с одного шага, гласит пословица. Жалко, что от него не зависит дорога обратно, превосходящая многократно тысячу ли. Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли – тысяча означает, что ты сейчас вдали от родимого крова, и зараза бессмысленности со слова перекидывается на цифры; особенно на нули».
«Горы не двигаются, передавая свою неподвижность телам убитых».
«Новое оледененье – оледененье рабства наползает на глобус. Его морены подминают державы, воспоминания, блузки. Бормоча, выкатывая орбиты, мы превращаемся в будущие моллюски, бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты».
«Сильный мороз суть откровенье телу о его грядущей температуре либо вздох Земли о ее богатом галактическом прошлом».
«Время есть мясо немой Вселенной. Вас убивает на внеземной орбите отнюдь не отсутствие кислорода, но избыток Времени в чистом, то есть – без примеси вашей жизни виде».
«Свет разжимает ваш глаз как раковину».
«После нас – не потоп, где довольно весла, но наважденье толп, множественного числа. Но ангелы – не комары, и их не хватит на всех».
«…Застать повезло уходящий во тьму мир, где, делая зло, мы знали еще – кому».
«Человек, дожив то того момента, когда нельзя его больше любить, брезгуя плыть противу бешеного течения, прячется в перспективу».
«Городам тоже свойственны лишние мысли, желанье счастья. Потому что становишься тем, на что смотришь, что близко видишь. Чем длиннее их улицы, тем города счастливей».
«Смерть, знаешь, если есть свидетель, отчетливее ставит точку, чем в одиночку».
«Склока следствия с причиной прекращается с кончиной».
«Будущее суть панацея от того, чему свойственно повторяться».
«Никто никогда ничего не знает наверняка. Глядя в широкую спину проводника, думай, что смотришь в будущее, и держись от него по возможности на расстояньи. Жизнь, в сущности, есть расстояние – между сегодня и завтра, иначе – будущим. И убыстрять свои шаги стоит только ежели кто гонится по тропе сзади: убийца, грабители, прошлое и т.п.»
«Катастрофа – то, в результате чего трудно не измениться».
«Они выбегают из будущего и, прокричав «напрасно!», тотчас в него возвращаются; вы слышите их чечетку. На ветку садятся птицы бОльшие, чем пространство, в них – ни пера, ни пуха, а только к черту, к черту».
«Бог сохраняет все; особенно – слова прощения и любви, как собственный свой голос».
«…Но забыть одну жизнь человеку нужна, как минимум, еще одна жизнь. Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии».
«Человеку всюду мнится та перспектива, в которой он пропадает из виду. И если он слышит звон, то звонят по нему: пьют, бьют и сдают посуду».
«В тишине есть нечто посмертное, обратное танцам в клубе, настолько она оглушительна; некий анти-обстрел».
«По силе презренья догадываешься: новые времена. По сверканью звезды – что жалость отменена как уступка энергии низкой температуре. И скрип пера в тишине по бумаге – бесстрашие в миниатюре».
«Того, что грядет, не остановить дверным замком».
«Ничто не проходит даром, время – особенно».
«Боги не оставляют пятен на простыне, не говоря – потомство, довольствуясь рукотворным сходством в каменной нише или в конце аллеи, будучи счастливы в меньшинстве».
«Мало того, что нужно жить, ежемесячно надо еще и платить за это».
«Пахнет оледененьем. Пахнет, я бы добавил, неолитом и палеолитом. В просторечии – будущим. Ибо оледененье есть категория будущего, которое есть пора, когда больше уже никого не любишь, даже себя».
«Будущее всегда настает, когда кто-нибудь умирает. Особенно человек. Тем более – если бог».
«…Это в двери нагло ломится будущее, и не проданная душа у нас на глазах приобретает статус классики, красного дерева, яичка от Фаберже…»
«…Я – никто, всечеловек, один из, подсохший мазок в одной из живых картин, которые пишет Время, макая кисть за неимением лучшей палитры в жисть».
«Жизнь без нас, дорогая, мыслима – для чего и существуют пейзажи».
«Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины. Услышим ее контральто с нотками чертовщины: хриплая ария следствия громче, чем писк причины. Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали. Привет, оборотная сторона медали. Рассмотрим подробно твои детали. Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны, к грубой доске с той стороны иконы, с катящейся по скуле, как на Восток вагоны, звездою, облюбовавшей околыши и погоны…
Смотрите, она улыбается! Она говорит: «Сейчас я начнусь. В этом деле важней начаться, чем кончиться. Снимайте часы с запястья. Дайте мне человека, и я начну с несчастья».
«Видно, время бежит, но не в часах, а прямо. И впереди, говорят, не года, но яма. И рассказывают, кто приезжал оттуда, что погода там лучше, когда нам худо».
«Прощай, подруга. Я позабыл тебя. Видать, дорога небытия, подобно всякой ткани, к лицу тебе. И сохраняет, а не растрачивает…»
«История, конечно, суть трения временного о нечто постоянное. Спички о серу, сна о действительность, войска о местность».
«Не есть ли вообще тоска по вечности и т.д., по ангельскому крылу – инерция косяка, в родной для него среде уткнувшегося в скалу?»