Читательский дневник

[Аглая]

А.Вертинский. Дорогой длинною.
«Надвигалось трудное время. Профессии у меня – никакой, а найти работу в Москве было почти невозможно. Вот теперь, когда я вспоминаю то время, я сам не могу понять, как же и на что я жил тогда? Денег у меня не было. Друзей тоже. А вот жил же как-то!
А Москва была чудесная! Румяная, вальяжная, сытая до отвала, дородная – настоящая русская красавица! Поскрипывала на морозе полозьями, покрикивала на зазевавшихся прохожих, притопывала каблучками. По горбатой Тверской весело летели тройки, лихачи-кудрявчики. В узеньких легких саночках, тесно прижавшись друг к другу, по вечерам мчались парочки, накрытые медвежьей полостью. В Охотном ряду брезгливые и холеные баре выбирали дичь к обеду. Там торговали клюквой, капустой, моченой морошкой, грибами. Огромные осетры щерили зубы, тускло глядя на покупателей бельмами глаз. Груды дикой и битой птицы заполняли рундуки. И рано утром какой-нибудь загулявший молодец подходил к продавцу, стоявшему у больших бочек с квашеной капустой, низко кланялся ему в ноги и говорил: «Яви божескую милость! Христа ради!» И продавец, понимая его душевное и физическое состояние, наливал целый ковшик огуречного рассола, чтобы молодец опохмелился.
Были чайные, где любители чаепитий могли получить по вкусу десятки сортов разных чаев: китайских, индийских, цейлонских, цветочных, зеленых, черных и пр. Целый печатный прейскурант подавался вам при заказе.
А были особые чайные на Трубе, с хозяевами, любителями певчих птиц. Туда ходила особая публика. Эти чайные были увешаны клетками с соловьями, дроздами, щеглами, малиновками, канарейками. Щебет оглушал вас, как только вы входили. И степенные, окладистые, бородатые купцы задумчиво слушали курских, воронежских, сибирских, украинских и подмосковных соловьев и спорили о красоте и чистоте голоса, о виртуозности трелей и пр., восхваляя или порицая качества тех или иных певцов и доходя в этом до особой тонкости оценок, как истые знатоки и искусствоведы.
Москва была пестрая, цветастая, шумная, не похожая ни на один город в мире. Не любить ее было невозможно. У нее было свое, неповторимо-прекрасное, необычайно душевное, бытовое лицо. Теперь этого лица у нее уже нет. Быт ушел. Вместе с веком».

А.Дашевская. Две дамы и апельсиновый джем.
«Тавмантус, как всякое растущее существо, был голоден всегда. Выглядел он забавно: в милом щенячьем облике уже начинал проглядывать истинный цербер, и зубки во всех трех пастях были ого-го какие. Но к ним прилагались толстые бархатные лапы, мягкая шерстка палево-бежевого цвета, морщинки на лбу и длинный хвост, примерно, как у дога, поэтому Майе сразу же захотелось схватить щенка и потискать.
«Ты мать! – сурово напомнил внутренний голос. – И жена! И прекрасно знаешь, что мужчину любой породы и размера нужно сперва накормить, а уже потом все остальное».
Когда хвостик последней колбаски, упоительно пахнувший копченым мясом, пряностями и дымком, исчез в средней пасти, Майя вежливо поинтересовалась:
- Уважаемые господа и дамы, у нас есть еще фунт этого божественного угощения, но его я предлагаю оставить в распоряжении… э-э-э…
- Вы можете называть меня Тусиком, - шевельнул хвостом цербер и потупился. – Меня так все называют. Кто не боится подойти.
- Спасибо. Значит, в распоряжении Тусика. Может быть, вы захотите перекусить попозже или угостить кого-то.
- Ой, - сказал вдруг щенок, после чего заорал во всю глотку: - Ма-ама! Мама!
На лестничной площадке немедленно разверзлось окно портального перехода, и оттуда вышла такая мама, что Лиз пискнула и прижалась к Майе. Той не к кому было прижиматься, поэтому она расправила плечи и задрала подбородок: если уж нас сожрут, так мы хотя бы встанем поперек горла».