Д.Гэблдон. Чужестранка. «Суматоха по случаю нашего внезапного возвращения и объявления о нашей женитьбе улеглась почти мгновенно из-за события гораздо большей важности. На следующий день после приезда мы сидели в большом холле за ужином и принимали тосты и поздравления в нашу честь. Джейми с поклоном поблагодарил того, кто произнес последний тост, и сел на место под шумные рукоплескания. Деревянная скамейка пошатнулась от тяжести; на секунду Джейми прикрыл глаза. - Многовато для тебя? – шепнула ему я. Он принял на себя весь ураган тостов, прикладываясь к каждой чаре, осушаемой за наше благополучие, я же ограничилась тем, что слегка пригубливала вино и отвечала сияющей улыбкой на непонятные для меня тосты по-гэльски. Джейми открыл глаза и взглянул на меня, улыбаясь. читать дальше- Ты думаешь, я пьян? Нет, ничего подобного, я могу пить хоть целый вечер. - Ты так и делаешь, - ответила я, поглядев на множество пустых винных бутылок и каменных кувшинов из-под эля, выстроившихся перед нами в ряд на столе. Свечи на столе у Колума догорели почти до самых подсвечников, оплывший воск отливал золотом, на лицах братьев Маккензи тени мешались с пятнами света, когда они наклонялись друг к другу, о чем-то негромко переговариваясь. Их лица удачно вписывались в цепочку вырезанных на камне вокруг огромного камина физиономий гномов, и мне подумалось, что многие из этих карикатурных изображений копировали высокомерные черты прежних лэрдов Маккензи – быть может, резчик наделен был чувством юмора… или прочными семейными связями».
К.Мирошник. Сквозь века. «- Вы хотите помочь сестре, мистер Гаррисон? – гневно спросила я. – Хотите облегчить ее страдания? Мужчина поднял на меня глаза, и я снова распознала в них боль. Такую сильную, что мое сердце запнулось на мгновение. - Мне неведомо, за что вы так ненавидите магов, но ни я, ни моя подруга не причиним зла Эдолин. Я уже говорила вам, что могу помочь. Неужели эта злость настолько сильна, что делает вас глухим и слепым к мольбам сестры? Посмотрите на нее, Ноэль! Во мне не осталось жалости, стоило увидеть прекрасные черты некогда очаровательной и еще совсем молодой девушки. Бледность ее пугала меня, а круги под глазами делали похожей на живой труп. Фредди уже поила Эдолин теплым отваром и шептала слова заклинания. Девушка кашляла все реже, ее искаженное муками лицо стало чуть спокойнее, мышцы расслабились. - Ноа, - одними губами позвала Эдолин, - прошу…»
А.Бек, с/с в 4 томах, т.4 "Почтовая проза". Письма, дневники, рабочие записи. Ну, в общем, советская литература. У меня как-то случайным образом - из копания в библиотечных каталогах - составился списочек с этим самым... письмами и дневниками. В числе прочего я узнала, что вот ,в 4 томе с/с Бека имеются письма и дневники. Это меня вдохновило. При этом про самого Бека я только и знаю, что это советский писатель, известный по роману "Волоколамское шоссе", который я, конечно, не читала - ну, это я в детстве очень не любила и боялась читать про войну, чтобы про сражения на фронте. А тут что же еще. Но дневники и письма меня вдохновили, и я отправилась в библиотеку требовать четвертый том Бека. Писем этих и дневников, к слову сказать, оказалось чрезвычайно мало... Но материал интереснейший, есть о чем подумать... поспорить, может... (а не с кем ). Как я поняла, Бек вел дневники планомерно, вообще серьезно подходил к своим архивам - все хранил, для работы ему было нужно, ну и вообще. Но превратности судьбы... Часть архива, уж не знаю, в каком объеме - была уничтожена во время войны. Писатель спешно эвакуировался, а дом сгорел при бомбежке и пожарах. (Это стало для него ударом, столько материала утеряно...) Это с одной стороны, а с другой - ну вот почему-то не было у нас тогда заведено печатать письма и дневники. Как правило. Разве что речь идет о признанных классиках, и издание академическое. Бек, как я опять же понимаю, до статуса классика не дотянул. Так что его писем и дневников здесь помещено буквально в микроскопических дозах, и в таком разрезе, что - показать работу над книгами. Это "Волоколамское шоссе" - и к нему относится немного дневников времен войны и немного годов 60-х, когда работа над романом уже шла к концу. И это книга о Кузнецком металлургическом заводе, над которой писатель работал до войны. Вот, кстати, в основном эти материалы и погибли. Но мне бы хотелось, чтобы все оставшиеся дневники были изданы... Это же очень интересно... Хотя я понимаю, что шансы на это стремятся к нулю. Кому сейчас интересна советская литература, тем более писатели, что называется, второго плана. читать дальшеНо тут, если внимательно это все изучать, столько информации к сведению! Вот что касается Кузнецкого завода. Совершенно неожиданно для себя я получила ответ на вопрос, которым когда-то задавалась. (что называется - мироздание отвечает ) Это еще когда я перечитывала "Были горы Высокой" и рассуждала о том, что они были написаны по идее Горького, что надо зафиксировать историю пролетариата, пока еще не поздно. И я тогда писала, что интересно, были ли еще сделаны такие же книги, по другим заводам. А сейчас вот, при чтении материалов Бека получаю ответ! Оказывается, идею Горького восприняли серьезно и конструктивно - ну, как я думаю, оно и происходило тогда, в 30-е. Оказывается, было создано специальное издательство... редакция? я путаюсь в этих терминах. Которое так прямо и назвали "История заводов". Бек как раз и был привлечен к работе этим издательством, и по его поручению отправился на Кузнецкий завод - который в те годы только строился - или только начал работу - чтобы на месте все фиксировать. Ну и не только Бек, и не только Кузнецкий завод. Формировались целые творческие коллективы таких вот авторов и отправлялись на разные заводы и стройки. Исполнять, так сказать, заветы Горького и советского правительства. Попутно мне тут и еще пришел ответ на вопрос, который я даже не задавала! Точнее, у меня слегка что-то крутилось в голове, но не до конца сформулировалось... когда я читала письма/дневники Паустовского и Пришвина. Эти оба ездили на Беломорканал. О чем писали в своих материалах. Паустовский не знаю, а Пришвин по итогам все старался написать роман. Который у него плохо шел и все не удавался. Вот меня и удивляло - то есть, по нынешним временам я в курсе, что Беломорканал железно определен в архипелаг Гулаг и т.д. Что это считается лагерным строительством, где использовался рабский труд заключенных и т.д. А Паустовский и Пришвин туда вон ездили и изо всех сил старались осмыслить материал и обработать/выработать. Что уж они делали. Об этом я смутно размышляла. А тут получаю ответ - ну вот, значит, Паустовский и Пришвин (и другие писатели) отправлялись на Беломорканал не просто так, а, видимо, в рамках работы этого самого издательства. И именно эту работу они должны были для издательства сделать и, как люди ответственные, старались сделать хорошо. Это раз. А два - что советское правительство вовсе не считало Беломорканал лагерной стройкой, где заключенных сгоняли рабски трудиться. Иначе чего бы оно туда отправляло лучших писателей и желало максимально широко опубликовать эти работы... Я так понимаю, советское правительство считало это передовой стройкой и очень гордилось ею (не знаю, как Паустовский, а Пришвин точно был восхищен масштабами и дерзостью замысла). И наверно, советское правительство считало, что если туда и отправлялись заключенные, то это не использование их рабского труда, а высокое доверие и предоставление шанса исправить свою жизнь и принести пользу обществу... Ну вот мне так кажется... (по-моему, если не ошибаюсь, те самые твари, убийцы Павлика Морозова и его младшего братишки, тоже трудились на Беломорканале и что характерно, спокойно себе вернулись назад). К сожалению, как опять таки можно заключить из записей Бека, вся эта история с историей заводов и одноименным издательством кончилась пшиком. Как я понимаю. Что-то мне сдается - Бек до этого не дошел, ну это потому что он не проживал в наше время, а может, это и не вошло в публикуемые материалы, а остались только упоминания вскользь - что вся эта идея вылилась в итоге, как у нас сейчас выражаются, в распил бабла, активное освоение бюджетных денег то есть. Что-то мне сдается, что было так - планов громадье, громкие заявления с высоких трибун, бесконечные совещания в высоких кабинетах, шумиха и пускание пыли, а результатов особо нет. Во всяком случае, как видно из материалов Бека, он много ездил и добросовестно собирал материалы, но чем дальше, тем труднее было выбить новые командировки и содействие, а когда дошло да стадии издания, то и вовсе начались сложности. Издательское начальство делалось резко занятым и недоступным и все такое. Начинались наезды со стороны писательской общественности и намеки на всякое нехорошее. Типа плагиата и т.д. А времена - как всякому сейчас ясно, и как Бек туманно обозначает - становились тревожные. К тому же, тут у них - на мой взгляд - создавалась какая-то исключительно подозрительная организация труда. То есть первоначально, как пишет Бек, они поехали на этот Кузнецкий завод вдвоем с еще одним автором (ну, не считая стенографисток, которые были вместо нынешних диктофонов ), и там вместе собирали материал, так сказать, "на земле". Потом вернулись в Москву, чтобы работать уже над этим собранным материалом, писать книгу. И тут начались всякие странности. Внезапно издательство им в приказном порядке назначило некоего "редактора", который сразу стал командовать и требовать, чтобы весь собранный материал передали ему и он бы всем распоряжался, что писать, как писать. И т.д. Ну вот, как по мне, все это выглядит чертовски странно и подозрительно. Учитывая, что и Бек, и второй автор были люди опытные по части писательства, и никакое руководство им было так-то не нужно. Ну вот, разве это не выглядит, как назначение каких-то своих лиц на непыльную и денежную должность, где вообще ничего делать не надо, а денежки капают? По-моему, так. (да, у меня профдеформация ). Второй писатель вскоре умер (по болезни), и Бек остался с этим биться в одиночку. Характер у него был, судя по всему, боевой, и он решительно не желал не передавать свои с трудом собранные материалы, не подчиняться каким-то указаниям, которые, как от считал, уродуют его книгу, которую он уже продумал. Ну вот, тогда у него вроде бы и начались сложности с издательством... Дело дошло даже до формального обвинения в плагиате. То есть, не формального, просто стали активно распространяться слухи в писательской среде, но Бек не стал дожидаться и сразу же потребовал проверки и разбирательства. ("Позвольте, у меня все ходы записаны!" (с) - сразу же вспоминается бессмертная классика ). К тому же Бек не стал теряться, а тоже пошел по высоким кабинетам. И если в издательстве ходили я не знаю, куда, то Бек - как следует из его записей - пошел по министрам промышленности, тяжелая металлургия, строительство, все такое, все отрасли важные, серьезные, оборонка, да. Там его уже знали, т.к. раньше он там надоедал людям со сбором материала, все ему нужно было досконально выяснять и беседовать с каждым. А сейчас он приходил со своими материалами, книгой, то есть, показывал и рассказывал. Там всем нравилось, поскольку об их же работе написано. В общем, как мне кажется, при таких обстоятельствах Бека побоялись трогать... Да, печально все это. Вот так хорошие и светлые идеи погибают от столкновения с засильем бюрократии и чиновничества... И вообще, как по мне, они изначально стали извращать идею Горького. Вот у нас сделали хорошо, да. То есть, у нас "Были горы Высокой" стали сразу писать с низовой точки, записывали рассказы рабочих, прямую речь. А тут стали писать с верхней точки - с точки зрения начальства, да еще и высокого. С которой виден в основном план завода и всякие графики-таблицы, а не жизнь рабочих, как она есть. Бек вот тоже все в основном беседовал с директорами, главными инженерами... министрами, да. И потом уж, в самую последнюю очередь, с рабочими. Да и то самыми видными. Ну вот мне кажется, это ошибка, ошибка! И он (не говоря уж о Пришвине и, возможно, Паустовском) все упирался это перевести в художественную форму. Чтобы это непременно был РОМАН. По заветам Великой Русской Литературы, ага. Со всеми положенными атрибутами - чтобы завязка, конфликт и прочее. Чтобы протагонисты и антагонисты. Идея, тема, все дела. Был глубоко ушиблен той самой Великой Русской Литературой, думаю я. Как они все. Ну вот, а мне упорно кажется, что это дичь. Нужно было не высасывать из пальца Великий Роман, а делать журналистику, публицистику... Новое время, новая действительность требует новые формы! Или уж тогда кино, что ли. Новая форма, прогрессивная. Может, поэтому есть яркие фильмы о рабочих, о заводах - но трудно вспомнить романы? которые кажутся слишком искусственными, ненастоящими? Неподходящая форма... И при этом ведь еще Бек работал - как я понимаю - действительно искренне и хорошо. Старался, принимал близко к сердцу. Как я уловила, он не был изначально литератором, он шел как раз от публицистики, журналистики... ну так там бы и оставался! Что еще интересно - мне кажется, тут можно слегка уловить, как шел, организовывался вал грядущих репрессий. Вот этот самый завод - начал строится в 20-е, Бек туда приехал в начале 30-х, когда уже началось производство. И тут - можно заключить по записям - начинали дело одни, а сейчас в начальственных кабинетах сидят уже во многом другие. Те, первые выбыли по разным причинам, кто умер, кто передвинулся еще куда. В общем, там сейчас сидят другие, и они желают упрочить свое положение. Они уже начинают немножко переписывать под себя, выделять свою роль и мудрое руководство. А тут приехал Бек и ринулся со своими расспросами пусть по начальникам, но все-таки на местах, "на земле". Он приехал, совсем посторонний человек, со своим желанием все-все узнать, как тут что было. Он спросил, что и как, ему на местах сказали. Он это все записал. А где-то там, в высоких кабинетах, какие-то начальники уже составили себе свое видение, как это должно быть отражено. И им совсем не по вкусу, когда в книге по истории завода вдруг появляются фамилии, которых они слышать не желают. А их фамилии не появляются - потому что их тут не было. Понятно, что такое не придется по вкусу... Что еще интересно и совсем неожиданно - попутно замечу - что вот я читаю записи Бека, из рассказов то есть, из собранных материалов, о начале строительства завода... как тут присылали потоками рабочих, и все толклись на этом клочке, где вообще еще ничего не было, в грязи, в хаосе каком-то... Как тут росло недовольство и рабочие разбегались, потому что невозможно же существовать в таком бардаке... Пока не приехал решительный начальник и взялся действительно за организацию работы, а не за составление отчетности. И вдруг мне приходит в голову, что - да это же в чистом виде то, что описывает Яхина со своей Зулейхой, не к ночи будь помянута... Ну чисто же то самое - людей привезли, выгрузили в чистом поле, и они здесь бессмысленно толкутся в грязи, голоде и холоде... Только у Яхиной это все классическое (в нынешнем понимании) - привезли людей из злобы и самодурства, непонятно зачем, то есть ни зачем, просто поиздеваться над ними. А Бек понимает, зачем и что здесь происходит. Так, ну вот, в общем, Кузнецкий этот завод... Материалы, которые Бек собирал на протяжении всех 30-х и все работал над своим Великим Романом. Но тут началась война и значительная часть этих материалов погибла. Бека это ударило очень сильно. Но тут и возникло новое - то самое "Волоколамское шоссе". И небольшие - страничек на двадцать максимум - опубликованные на этот счет материалы. Но и они дают не меньше пищи для размышлений. Значит, как можно понять из этих совсем уж куцых записей, во время войны Бек работает корреспондентом от каких-то СМИ. От журнала, кажется, формат газеты ему не подошел. Периодически выезжает на фронт, где собирает материал, как это у него заведено. Потом возвращается в Москву, обрабатывает. В том числе он, видимо, оказался и в Панфиловской дивизии, о которой впоследствии написал свой роман. И вот тут у меня мозг задымился буквально... Потому что я читаю и думаю - я не согласна с Беком! то есть, с его позицией. У нас же тут еще и современная реальность наложилась, да... В общем, кратко говоря, Бек выезжая на фронт, наблюдая это все, все и фиксирует. И героические деяния... и негероические... Ну, его так учили, он же еще ушибленный традициями, угу. Все должно быть по правде. Нужно отображать действительность, как она есть. И вот Бек возвращается, пишет свои материалы, несет их в редакцию - а их отказываются публиковать! О чем Бек негодует в своих записях. Он обращается к каким-то классическим трудам, читает военных историков и философов каких-то и все из них выводит для себя, что он абсолютно прав и нельзя утаивать, а у него вот отказываются! брать материалы. А я читаю эти его записи (данные в кратких выжимках), и как-то, знаете ли, волосы дыбом встают... Ну вот представьте, самое тяжелое время войны, 1941, зима 1942-го... когда фронт находится у самой Москвы и никто не знает, что будет дальше, никто вообще не уверен, что удастся выстоять, выжить... И тут Бек с материалами о том, как солдаты на фронте боятся, разбегаются, дезертируют... как там возятся в грязи и в хаосе, не представляя, что вообще вокруг происходит... Публиковать такое в то время - это же безумие. Это же сразу вдолбить всей стране по мозгам информационной ядерной бомбой... К чести Бека нужно сказать, что он стремится то и дело на фронт, чтобы быть там, на передовой (наблюдать и фиксировать). Но он же сам не верит ни во что, не верит в победу! Он там помирать героически собрался, с народом, так сказать, но помирать... Это же ужасно, в самом деле... Какое счастье, думаю я, что все-таки тогда кто-то где-то соображал в таких вещах. И передавал спокойно, твердо и уверенно - все хорошо, работа идет. Враг будет разбит, победа будет за нами... И ведь, что характерно - не зря же тут поместили и записи 60-х годов, когда Бек заканчивает свой роман. Он сам откровенно пишет, что не верил в победу. Что он и сейчас думает, что это было чудо. Что наши выстояли и победили... То есть, он все-таки ошибался со своим мнением и принципами, или как? Так что, материал богатый, размышлять над которым надо много... Эх, и хорошо бы, чтобы это все издали, пока не пропало. Если оно еще где-то есть...
«Стремлюсь показать еще более высокое и незаметное… геройство длительной работ, которое долгими месяцами преодолевает косные традиции, далеко не сразу дает результаты…»
«И вот я, не имеющий, вероятно, почти никакого художественного таланта, хочу воспитать, вырастить, развить его в себе. Я знаю, что это осуществимо. Нужно лишь зверское упорство. Нужны годы непрерывной, неустанной, ежедневной работы. И я на это иду».
«Скорый №12 шел осторожным замедленным ходом, словно нащупывал путь. Колея была проложена недавно, балласт еще оседал и требовал постоянной подсыпки».
«Бардин подошел к стене, обвел пальцем контуры завода и сказал: «Вы видите, что конфигурация завода поразительно напоминает очертания чайки на занавесе Московского Художественного театра».
«Свой материал – воспоминания участников истории завода – мы добывали исподволь, не хищнически, начинали с живого интереса к собеседнику-рассказчику, зачастую с его биографии, чтобы потом как бы с разгона подойти к Кузнецкстрою. Для нас подобные стенограммы были сырьем, рудой, которой предстояло идти в плавку. Могу, к нашей чести, сказать, что мы уважали, берегли эту руду, понимали, что она имеет собственную, непреходящую, первородную ценность».
читать дальше «Мы часто рассуждали об увиденном, услышанном, о том, как писать книгу. Порой, поднявшись вдвоем на пригорок, мы подолгу разглядывали живую панораму стройки и уже дымящиеся заводские цехи. У Николаши – мы с ним уже звали друг друга по именам – я учился писательскому зрению. Мы могли, например, потратить полтора-два часа лишь на то, чтобы перебрать, перечислить один за другим все дымы завода, определить словами особенный цвет, особенный вид каждого».
«Как бактерии в питательном бульоне, плодились в бараках контрреволюционные речи».
«Они были боевыми ребятами – два партийца с Кузнецкстроя. Они решили пробиться, если нужно, до Михаила Ивановича Калинина. Кулаков, отправляя их, сказал: «Душа винтом, а чтоб термоса были!»
«Елизаренко по профсоюзной линии имел задание – добиться чистоты в бараках. Шел конкурс чистоты. Соревнование барака с бараком, койки с койкой. Премии: радиоприемник – победительнице-койке, громкоговоритель – бараку».
«Литература не верит намерениям, хорошим душевным качествам, страданиям, помыслам, - она верит только книгам».
«Творческая работа здорово утомляет. У меня в Малеевке был такой режим – пишу четыре часа утром и три часа вечером. Потом вечернюю работу я сократил до двух часов. Даже и это трудно выдержать – начинается плохой сон, ночью в голове бегают Кураги, Федоровичи, фразы из книги…»
«Многое надо переделывать, доводить до спелости. Хочется, чтобы вещь была, как хороший кокс, - звонкой, легкой, спелой, серебристой».
«Мне здесь очень не хватает одной маленькой вещицы – часов! Когда же наконец я решусь на них потратиться? В таких поездках, когда беседы назначаются в точно определенное время, очень трудно без часов».
«Что такое черновики, всяческие наброски? Это своего рода распределение огромной нагрузки на ряд мелких тяжестей».
«Вообще, мне думается, это очень хорошее чувство – неудовлетворение написанным. Оно движет вперед, заставляет совершенствовать вещь».
«Результаты работы сказываются, вчера долго не мог заснуть. Рад этому – значит, мозг всецело поглощен темой».
«Хочется сделать вещь, чтобы была как легкий изящный корабль, несущий в себе большой тяжелый груз».
«Роман я продвинул. Писал не так много, как много думал. Все сцены в последовательном порядке живут в голове, все получается богато, даже радуюсь. Теперь хочется скорее сесть за стол, чтобы ничто не мешало, и проверить свои решения на бумаге. Ведь бумага – это наша лаборатория. Появилась мысль, картина, на бумаге можно быстро проверить: верна ли она. Набросаешь, и будет тебе ясно: получается ли? Если да – закрепить. Если нет – отбросить. Хочется, как Максиму, скорей в лабораторию».
«11.02.42. Погоду записывать каждый день. Пригодится для будущих книг».
«27.03.42. Как развернется дальше война, история? Не знаю! Ничего не могу сказать с уверенностью. Много думаю. В общем, очень интересно, каковы будут весна, лето? Захватывающая книга, и в конец нельзя заглянуть».
«17.04.42. Вчера весь день шел бой за дорогу – очень странный. Это решительный бой, а шел вяло, скучно, без воли к победе, без напряжения: сил нет, и победы не видно».
«19.04.42. Вчера вышел из КП 1079. Направление – Москва. Доберусь ли? И когда? Логвиненко на прощание сказал: «Вы побывали в орлином гнезде. Смотрите же, не окажитесь простым птенцом».
«26.10.42. Вообще война воздает и воздает нам что положено – и за нашу силу, и за нашу слабость».
«14.06.42. Разговор с Момыш-Улы. Его идея – социалистическая военная диктатура. Диктатура жесткая, как диктатура всадника над лошадью».
«Момыш-Улы: «То, что вы привезли, не стоит пота той лошади, на которой вы ехали». «Прислали ишаков соблюдать лошадиную честь!» «За людьми, у которых кишка тонка, надо смотреть – не допустить, чтобы человек стал трусом, предателем». «Гвардия – батыр. Если бога как следует бить, то и бог погибнет». «Говорить по-русски не умеешь – говори как попало…» «Момыш-Улы беседует с пополнением: «Гвардеец – храбрейший из храбрых. Быть храбрым, хорошо воевать обязан каждый. Для чего нужна дисциплина? Для победы. Без нее победы не может быть. Второе – любить оружие. В войне техника не побеждает, а побеждают люди, овладевшие этой техникой. Если вы не будете любить оружие, то и оружие вас любить не будет. Без него, какая бы ни была сила воли, ничего не сумеете».
«Это должно быть сказано так, чтобы читатель даже не подозревал, что автор хотел сказать именно это. Пусть это как бы вытекает из самой картины жизни».
«18.03.60. Как странно, только сегодня (ночью в постели) я наконец уяснил себе главную мысль повести, которую заканчиваю. Солдат оказался способен на большее, чем от него ждали. Ждали даже те, кто верил ему (тот же Панфилов). Контратака у Матренина невозможна. Но она совершена. И у Заева тоже. И у двадцати восьми – тоже! И офицер оказался способен на большее. Момыш-Улы: нарушить приказ нельзя, невозможно. Сделал это! И полководец дал большее, чем ждали. В общем, советский народ оказался способен на невозможное, на чудо…»
Story. В начале ХХ века в США вышел почтовый закон, который должен был регламентировать деятельность единой почтовой службы страны. Не обошлось без неожиданностей. Обрадованные американцы пустились изучать возможности логистики, поскольку теперь закон позволял им пересылать все, начиная от писем и заканчивая продуктами и мебелью. Надо ли говорить, что закон имел самые благоприятные последствия для экономики? Слали все. Освоили и тот пункт, который позволял высылать почтой животных – собак, кошек, домашнюю сельскохозяйственную птицу. И стоит три копейки. И вот нашлись смышленые граждане, которым пришла в голову дерзкая мысль. Ограничение составлял лишь вес животного – до 50 фунтов (22,68кг). Уже вскоре первый живой сверток пищал в сумке почтальона, отправившись по назначению, - супруги Бигл послали собственного сынишку на деревню к бабушке.. Посылка обошлась им в 15 центов и была застрахована на 50 долларов в случае утери или порчи. Прецедент был отмечен прессой. Дальше – больше. Еще до конца зимы множество родителей, прочитав о новых возможностях в газете, последовали первооткрывателям почтовых чудес. В некоторых штатах дети стали более обычным грузом, чем куры или индейки. Грудничков заворачивали покрепче и опечатывали. Подросшее поколение топало за почтальоном уже на своих двоих. Наконец детский вопрос так достал сотрудников почты, что генеральный почтмейстер США в июне 1915 года издал указ, запрещающий возить детей как груз. Многие родители очень расстроились».
читать дальшеС.Велесова. Ученье – свет. Только объясните это темным. «- Ника, не пугай меня! Что с Денисом? - С ним все в порядке. Просто… ой! – Ника рухнула на четвереньки и заползла в кусты. Барбос на брюхе полез следом. Даша юркнула за ними и шепотом поинтересовалась: - Это тоже часть плана по спасению Дениса? - Нет, - пискнула Ника. Глянула на часы, показывающие полшестого, и пару раз приложилась лбом о землю. Как она могла забыть, что сегодня суббота? Вид зевающего Ярослава с молотом в руках прохаживающегося около пруда и поглядывающего по сторонам, вызвал у нее истерический смех. Где он за такое короткое время нашел молот? Ограбил спортивную школу? - Прекрати хрюкать! – Даша пихнула ее в бок и высунулась посмотреть, что так насмешило подругу. - Ой, мамочки! Маньяк! - С чего ты взяла? - Ты видела его дубину? - Даш, это Ярослав. У нас тут вроде как свидание. - Да? А зачем ему дубина? - Это молот… И тут затрещали кусты на другой стороне дорожки. Ветви разошлись в стороны, явив во всей красе голого Дениса. Парень выскочил на открытое место и дико заозирался по сторонам. Взгляд безумный. - Денис! Парень вздрогнул и дал деру. Даша бросилась за братом. Барбос тоже подскочил с громким лаем. Ярослав обернулся на шум. Глаза у него расширились, когда мимо пролетел Денис, за ним Даша. - Что встал! Кидай! – Ника неслась следом. - Кого? – Ярослав не понял, что от него хотят, а потом и вовсе растерялся, когда она поравнялась с ним и, видя, что парень не въезжает в происходящее, выхватила из его рук молот, крутанулась вокруг своей оси и что есть силы метнула. Снаряд просвистел над головами впереди бегущих. Спикировал вниз и, треснув Дениса между лопаток, отправил его в продолжительный полет через овраг в крапиву. Ника согнулась от усталости и, упершись руками в дрожащие колени, никак не могла отдышаться. - Я же обещала показать, как кидаю молот по движущимся мишеням. - Я впечатлился, - только и нашел что сказать до крайности изумленный Ярослав».
Александр Алов, Владимир Наумов. Статьи, свидетельства, высказывания. И.Пырьев: «А я как раз являюсь противником, оппонентом этой картины. Тут Швейцер говорил о том, что фильм этот о мещанине в человеке. Это было бы хорошо, но… но человека, пусть даже низкого, задавленного, оскорбленного, человека здесь нет. А есть конгломерат уродов, людей патологических, истерических, уничтожающих одним фактом своего существования смысл картины – обличение низости, подлости, подхалимства. Но не в этом дело. И пугает меня не это. Можно пробовать, экспериментировать – 120 картин могут быть разными, от этого Советская власть не пострадает. Но ведь Алов и Наумов не новички. Мастера. Так зачем же они, делая картину и даже экспериментируя, не задумываются: зачем? Для кого? Я ехал сегодня на такси, шофер узнал меня, и знаете, что он мне сказал? Он сказал: «Иван Александрович, неинтересно в кино ходить стало». Так что давайте задумаемся над этим тревожным симптомом. читать дальшеКонечно, если послать фильм в Канны, то он там, возможно, вызовет даже восторг. А нужна ли нам такая картина? Нам нужна жестокая правда, а не жестокость ради жестокости. Гиньолизм, который просачивается в наше искусство, кому он нужен?» А.Аникст: «Мы ссылаемся на народ, на его восприятие, на его эстетические вкусы, хотя часто наше знакомство с народом ограничивается разговором с шофером такси, который везет нас на просмотр. Для того, чтобы судить о произведениях искусства, нужно исходить не из гипотетического народа, а из народа реального, народа, который мы воспитываем, и от нас зависит, сколько и что будет понимать народ в искусстве».
В.Воронцова. Ведьма. Право на ошибку. «- Тело готово к погребению, - чуть погодя уронил Лаэрт. – Ян только что закончил складывать костер. Оперативно. Впрочем, другого ждать не следовало. Скорпионы были универсалами. Пара манипуляций со стихией Земли и кострище готово. Почему все не может решаться так же легко, в несколько быстрых пассов? «Личность делают трудности и лишения, влекущие за собой решения», - мудро изрекла Люция. «Оставь пафос для лучшего дня». - Ри? – мягко позвал Норд, и я заторможенно посмотрела на окружающих меня мужчин, понимая, что что-то упустила. Тоже мне новость. «Упустила» следует выжечь клеймом на моей жизни. Упустила время, семью, друзей, магию, заветы матери… И далеко не все из этого списка можно вернуть. По-честному, ничего. Вернувшееся уже не такое, как прежде, и воспринимается по-другому». *** «- От чего ты бежишь? – Да, Драгон умел задавать правильные вопросы. - Сейчас или вообще? - И то и другое. - Сейчас от взглядов, - тихо признала я. – То, как они смотрят на меня… Они все верят в то, что я надеру Джошуа задницу и все исправлю. - Разве это плохо, что мы верим в тебя? – еще один вопрос из категории «поставь Ри в тупик». - Это неплохо, наверное, если бы никто не верил, мне было бы еще хуже, но… Понимаешь, эта надежда на хороший исход… она давит. Как будто с каждым таким человеком и его взглядом к моей ответственности прибавляется степень. - Ну… у меня для тебя плохие новости, - пробормотал Бриар.. - Какие? – напряженно спросила я, совершенно не обрадованная его тоном. - Ты – будущая королева. Каждый день твой народ будет так на тебя смотреть, и куда как требовательнее. - Ты прав, - серьезно кивнула я. – Новости и впрямь дерьмовые».
Geo. «Производство профессиональных хоккейных шайб – это ручная работа. Сначала гранулированный каучук вручную смешивают со специальным связующим материалом. Смесь для изготовления каждой шайбы засыпают в две дополняющие друг друга формочки, а потом переходят к холодному прессованию. Затем на шайбы наносится покрытие с символикой методом шелкографии с применением специальных каучуковых чернил разных цветов. Для одного хоккейного матча требуется до 80 шайб. Перед каждой игрой шайбы на несколько часов замораживают, чтобы уменьшить трение, улучшить скольжение и предотвратить отскоки от льда. В результате бросок хоккеиста способен придать шайбе скорость до 160 км/час. Рекорд – 190,4. Его установил канадский хоккеист Бобби Халл». *** «Малорослым мужчинам нередко приписывают «комплекс Наполеона». Но великий полководец в этом не виноват. Судя по меркам портного, его рост составлял почти 1,69м. В те времена французские солдаты были в среднем не выше 1,62м. Но тогда откуда ассоциации с низким ростом? Возможно, многие сочли, что портной пользовался английскими футами. В таком случае рост Наполеона равнялся бы всего 1,58м. На самом же деле обшивавший императора портной снимал мерки во французских футах, «пье», а они длиннее». *** «Температура в центре молнии в пять раз выше, чем на Солнце». *** читать дальше«Маурицио Серачини – инженер, который изучал медицинскую технику и защитил докторскую по биотехнологии. Он исследует картины и скульптуры, не основываясь на архивных данных или иконографических сравнениях, а как врач: просвечивает их рентгеновскими лучами, измеряет их возраст с помощью радиоуглеродного анализа, а также температуру с помощью тепловизоров. Как выяснил Серачини, знаменитая "Дама с единорогом» Рафаэля изначально вообще ничего не держала в руках. Лишь позднее какой-то живописец (не обязательно Рафаэль) пририсовал ей собаку, которая после дальнейшей переделки превратилась в единорога». *** «Леонардо да Винчи, жалуется Кармен Бамбах, куратор из нью-йоркского «Метрополитен», благодаря книгам и статьям стал своего рода фетишем, магнитом для самых несусветных утверждений. И правда: в мае 2011 года во Флоренции вскрыли могилу и эксгумировали кости и череп Лизы дель Джокондо, чтобы смоделировать лицо подлинной Моны Лизы». *** «Типичный вьетнамский дом вытянут, как вагон поезда. В этих зданиях большинство жителей страны едут из героического прошлого к светлому капиталистическому будущему». *** «Мы имеем интересы во всех частях света, - объявил рейхсканцлер Германии Бернгард фон Бюлов в 1899 году. – В наступающем столетии немецкий народ будет или молотом, или наковальней». *** «Летом 1914 года ситуация в Европе напоминала игру в бирюльки – хаотично набросанные палочки удерживают хрупкое равновесие. Достаточно потянуть в одном месте – и все рухнет». *** «Главная цель любого путешествия – ты сам».
В.Воронцова. Ведьма. Право на ошибку. «В гостиной я застала интересную картину того, как все девушки-Ястребы сюсюкают с Ханой. Оказалось, что, не желая мешать, Ян не стал прерывать мой мозговой штурм и доверил пушистую непоседу ласковым рукам Дарин. От Дарин та попала к Сэре, от Сэры к Тае – и так по кругу. Разумеется, каждая чесала хитрюгу за ушком и вдоль спинки, не забывая угостить чем-нибудь вкусненьким. Стоило только нам с Драгом показаться в дверях, как Хана спрыгнула с колен Индиры Висдом и метнулась… к Драгону. Предательская нутра. - Не обижайся, - ухмыльнулся Бриар, беря сразу же заурчавшую как мотор Хану на руки. – Просто во мне она чувствует своего. - Пусть почувствует, что я от нее откажусь за такое поведение, - пробурчала я под смешки Ястребов и присутствующих здесь же Бриаров. Купила кошку, которая лезет ко всем, кроме хозяйки. Потрясающе».
На этот раз фанаты нейросети постарались представить классиков Великой Русской Литературы в духе стимпанка. А ничего так, впечатляет... У меня были поползновения посчитать, что кое-кого я не знаю, кто это, но загрузив серые клеточки и применив дедуктивный метод, всех опознала.
Ольга Коробкова "Вы нам подходите". Фэнтези, любовный роман. Сюжет: девушка Кэссиди... ну не то чтобы сиротка, но где-то около. Незаконнорожденная дочь короля, мать могущественная магичка, после рождения сразу отправила младенца папаше. Вот при его дворе девушка и проживает в непонятном статусе. С одной стороны, она бастард, и это всем известно. С другой стороны, ее воспитывают наравне с наследной принцессой, а то и уделяют куда больше внимания - поручают все больше и больше разных государственных дел и обязанностей. С третьей стороны, Кэссиди давно уже обнаружила у себя проявления родовой королевской магии, которая так-то свойственна наследникам престола... Но девушка вполне довольна своей жизнью - вот только бы свободного времени побольше! - к трону не рвется и прилагает все усилия, чтобы так оно и оставалось. Вот сейчас встал вопрос о замужестве принцессы. Королю этим заниматься недосуг, а принцесса, как всегда, капризничает, ничего не хочет и тянет время... ясное дело, на кого возложат всю организацию этого мероприятия. Ну что ж... если уж Кэссиди вынуждена этим заняться, то все пройдет строго по намеченному плану! Раньше прочитала одну книжку автора... В общем, было достаточно приятное чтение, но производило странноватое впечатление. Вот увидела еще одну в библиотеке, решила взять для интереса. И прямо наблюдаю тот же самый эффект! То есть, читается легко, достаточно интересно - в этот раз даже юмор местами прибавился... Но впечатления все равно остаются странные. Видимо, надо уже считать, что это индивидуальный стиль автора. М... как бы сказать... Как будто в типичный ромфант привнесли струю канцелярита и вообще родимой бюрократии. Юмор юмором, но лично меня больше всего при чтении забавляло именно это. Ну, неважно, я все равно прочитала с удовольствием... На чемпионате по фигурному катанию этот участник выделяется своими индивидуальными особенностями... При случае еще что-нибудь почитаю. Со всем удовольствием. Правда, не ручаюсь, что прямо буду скупать все книжки автора, до такой степени еще не дошло.
Александр Алов, Владимир Наумов. Статьи, свидетельства, высказывания. «Работая над «Павлом Корчагиным», мы в нашей ненависти к декоративным муляжам пытались довести экранное зрелище до безусловной правды. Во всем. В месте действия, в обстановке, в состоянии погоды, в исполнении. Мы строили узкоколейку всерьез. Мы не жалели ни себя, ни других. Люди сбегали с наших съемок, как когда-то дезертиры бежали со строительства в Боярке. В лютый холод, под страшным ветром полураздетые актеры заново физически переживали те невзгоды, которые некогда испытали их прототипы: пальцы костенели, губы не двигались от холода. Ладони Василия Ланового – Корчагина – превратились в сплошную кровавую мозоль. Но все это была лишь заготовка, которая сама по себе не имела для нас ценности. Мы всегда помнили о реализме «двух мопсов». Нет, материалу еще предстояло вырасти, наполниться экспрессией, религиозной яростью, преобразоваться в сложную образную ткань «третьей правды». Только тогда мы смогли бы вернуть утраченную неистовую духовность ушедшей эпохи. читать дальшеПотоки обвинений, которых мы так ждали, не замедлили обрушиться лавиной на наши головы. Нас упрекали в жестокости, пессимизме, обреченности… А Марк Донской, который тогда был художественным руководителем студии, упрекал нас в незнании времени. «Не было этого, - кричал он. – Я жил тогда. Не было этой жути и грязи!» В общем, после бесчисленных худсоветов и дискуссий нам дали возможность исправиться, доснять эпизод, где все было бы «радостно» и «светло» и где звучала бы оптимистическая нота. В углу студийного павильона была построена для этой цели декорация. Всю ночь мы с Аловым сочиняли эпизод, которого от нас требовали, перебрали несколько вариантов, когда наконец к нам пришла «великая» идея. Мы положили на старые, прогнившие нары Корчагина и Жаркого, накрыли их мокрой шинелью, пробили над их головой и без того ветхую крышу, через которую Алов собственноручно поливал из лейки ледяной водой актеров, и вложили им в уста текст, которого не было в романе Н.Островского. «А ведь найдутся подлецы, которые скажут, что ничего этого не было. Не спали вповалку, не кормили вшей. Пусть помнят, как мерзли, голодали, холодали. Пусть все помнят. Все, все, все!» К чести Марка Семеновича Донского надо сказать, что он очень смеялся, когда увидел этот эпизод. Единственное, что он попросил заменить – слово «подлецы» на слово «люди».
Д.Гэблдон. Чужестранка. «Если бы я могла быть объективной, то, наверное, признала бы, что он прав, говоря о моем несерьезном восприятии серьезных вещей. Ошибался он в другом: так получалось не потому, что жизнь там, где я жила – не важно, где именно, -менее опасна. На деле все обстояло как раз наоборот. Время, в которое я попала, все еще оставалось для меня нереальным во многих отношениях. Нечто вроде пьесы на движущихся подмостках. По сравнению с картинами массовых механизированных военных действий, которые мне пришлось не только видеть, но и пережить, здешние маленькие сражения с небольшим количеством участников, вооруженных саблями и мушкетами, выглядели скорее живописными, нежели угрожающими. У меня сместился масштаб восприятия вещей. Человек, убитый из мушкета, был так же мертв, как и тот, которого убило снарядом мортиры. Разница состояла в том, что снаряд убивал не одного конкретного человека, а сразу многих, в то время как из мушкета стрелял определенный человек, который мог видеть глаза того, в кого он целился. Как мне представлялось, это было убийство, а не война. Сколько людей принимает участие в войне? Достаточно, вероятно, для того, чтобы каждый из них не видел перед собою каждого. Но ведь и здесь определенно шла война, или по крайней мере серьезное сражение – для Дугала, Джейми, Руперта, Неда. Даже маленький Мурта с его крысиным личиком имел основания быть жестоким независимо от его природных склонностей. Что же это за основания? Один король предпочтительней другого? Ганноверы или Стюарты? Для меня это было не больше, чем имена в таблице на стене в школе. Что они значили по сравнению с гитлеровским рейхом? Для тех, кто жил при этих королях, разница, наверно, была существенной, но мне она казалась незначительной. Однако, может ли право жить по собственному усмотрению считаться незначительным когда бы то ни было?»