Книжный столик

И.Бродский. Часть речи. Избранное.

«Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе».

«…Понимаешь внезапно в постели, что это – брак. Потому что пока там – светло, в твоем полушарии темно. Так сказать, одного светила не хватает для двух заурядных тел. То есть, глобус склеен, как Бог хотел. И его не хватило».

«Только мысль о себе и о большой стране вас бросает в ночи от стены к стене, на манер колыбельной. Страны путают карты, привыкнув к чужим широтам. И не спрашивай, если скрипнет дверь, «Кто там?» - и никогда не верь отвечающим, кто там».

«Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так называемом разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком. Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас…»

«Двери хлопают, на мостовую выходят звери. Что-то вправду от леса имеется в атмосфере этого города. Это – красивый город, где в известном возрасте просто отводишь взгляд от человека и поднимаешь ворот».

«В полдень кошки заглядывают под скамейки, проверяя, черны ли тени».

«Есть города, в которые нет возврата. Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То есть, в них не проникнешь ни за какое злато. Там всегда протекает река под шестью мостами. И там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал; там толпа говорит, осаждая трамвайный угол, на языке человека, который убыл».

«Лиса, перегрызая горло, не разбирает, где кровь, где тенор».

«Все, что мы звали личным, что копили, греша, время, считая лишним, как прибой с голыша стачивает – то лаской, то посредством резца – чтобы кончить вещью без черт лица».

«Чем безнадежней, тем как-то проще. Уже не ждешь занавеса, антракта, как пылкая молодежь. Свет на сцене, в кулисах меркнет. Выходишь прочь в рукоплесканье листьев…»

«Жизнь есть товар навынос. И географии примесь к времени есть судьба».

«Видно, сильно превысил свою роль свинопас, чей нетронутый бисер переживет всех нас».

«Право, чем гуще россыпь черного на листе, тем безразличней особь к прошлому, к пустоте в будущем. Их соседство, мало суля добра, лишь ускоряет бегство по бумаге пера».

«Повернешься на бок к стене, и сны двинут оттуда, как та дружина…»

«Но запишем судьбе очко: в нашем будущем, как бы брегет ни медлил, уже взорвалась та бомба, что оставляет нетронутой только мебель. Безразлично, кто от кого в бегах: ни пространство, ни время для нас не сводня, и к тому, как мы будем всегда, в веках, лучше привыкнуть уже сегодня».

«Чудовищность творящегося в мозгу придает незнакомой комнате знакомые очертанья».

«Лучше плыть пароходом, качающимся на волне, участвуя в географии, в голубизне, а не только в истории».

«Воздвигнутый впопыхах, обелиск кончается нехотя в облаках, как удар по Эвклиду, как след кометы».

«Сколько льда нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник мысли?»

«…Вьется снег, как небесных обителей прах».

«Звезда в захолустье светит ярче: как карта, упавшая в масть».

«…Жизнь, как нетвердая честная фраза на пути к запятой. Очертанья морей, их страниц перевернутость в поисках точки, горизонта, судьбы».

«Простую мысль, увы, пугает вид извилин».

«На то она – судьба, чтоб понимать на всяком наречьи».

«В середине длинной или в конце короткой жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради темно-серой, безлюдной, бесчеловечной глади, схожей цветом с глазами, глядящими не мигая, на нее, как две капли воды. Как молчанье на попугая».

«Голос представляет собою борьбу глагола с ненаставшим временем».

«Аллегория памяти, воплощенная в твердом карандаше, застывшем в воздухе над кроссвордом».

«…Все, что нас отбрасывает вперед, на стену будущего, есть как бы выстрел».

«Танец белых капустниц похож на корабль в бурю».

«Человек приносит с собою тупик в любую точку света».

«Вычитая из меньшего большее, из человека – Время, получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом фоне…»

«И бескрайнее небо над черепицей тем синее, чем громче птицей оглашаемо. И чем громче поет она, тем все меньше видна».

«Каждый парус выглядит в профиль как знак вопроса. И пространство хранит ответ».

«Ставни широко растопырены, точно крылья погрузившихся с головой в чужие неурядицы ангелов».

«Помни, что прошлому не уложиться без остатка в памяти, что ему необходимо будущее».

«Из забывших меня можно составить город».

«Настоящему, чтоб обернуться будущему, требуется вчера».

«Человек отличается только степенью отчаяния от самого себя».

«…И по комнате, точно шаман кружа, я наматываю, как клубок, на себя пустоту ее, чтоб душа знала что-то, что знает Бог».

«Цифры на циферблатах скрещиваются, подобно прожекторам ПВО в поисках серафима».

«Дорога в тысячу ли начинается с одного шага, гласит пословица. Жалко, что от него не зависит дорога обратно, превосходящая многократно тысячу ли. Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли – тысяча означает, что ты сейчас вдали от родимого крова, и зараза бессмысленности со слова перекидывается на цифры; особенно на нули».

«Горы не двигаются, передавая свою неподвижность телам убитых».

«Новое оледененье – оледененье рабства наползает на глобус. Его морены подминают державы, воспоминания, блузки. Бормоча, выкатывая орбиты, мы превращаемся в будущие моллюски, бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты».

«Сильный мороз суть откровенье телу о его грядущей температуре либо вздох Земли о ее богатом галактическом прошлом».

«Время есть мясо немой Вселенной. Вас убивает на внеземной орбите отнюдь не отсутствие кислорода, но избыток Времени в чистом, то есть – без примеси вашей жизни виде».

«Свет разжимает ваш глаз как раковину».

«После нас – не потоп, где довольно весла, но наважденье толп, множественного числа. Но ангелы – не комары, и их не хватит на всех».

«…Застать повезло уходящий во тьму мир, где, делая зло, мы знали еще – кому».

«Человек, дожив то того момента, когда нельзя его больше любить, брезгуя плыть противу бешеного течения, прячется в перспективу».

«Городам тоже свойственны лишние мысли, желанье счастья. Потому что становишься тем, на что смотришь, что близко видишь. Чем длиннее их улицы, тем города счастливей».

«Смерть, знаешь, если есть свидетель, отчетливее ставит точку, чем в одиночку».

«Склока следствия с причиной прекращается с кончиной».

«Будущее суть панацея от того, чему свойственно повторяться».

«Никто никогда ничего не знает наверняка. Глядя в широкую спину проводника, думай, что смотришь в будущее, и держись от него по возможности на расстояньи. Жизнь, в сущности, есть расстояние – между сегодня и завтра, иначе – будущим. И убыстрять свои шаги стоит только ежели кто гонится по тропе сзади: убийца, грабители, прошлое и т.п.»

«Катастрофа – то, в результате чего трудно не измениться».

«Они выбегают из будущего и, прокричав «напрасно!», тотчас в него возвращаются; вы слышите их чечетку. На ветку садятся птицы бОльшие, чем пространство, в них – ни пера, ни пуха, а только к черту, к черту».

«Бог сохраняет все; особенно – слова прощения и любви, как собственный свой голос».

«…Но забыть одну жизнь человеку нужна, как минимум, еще одна жизнь. Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии».

«Человеку всюду мнится та перспектива, в которой он пропадает из виду. И если он слышит звон, то звонят по нему: пьют, бьют и сдают посуду».

«В тишине есть нечто посмертное, обратное танцам в клубе, настолько она оглушительна; некий анти-обстрел».

«По силе презренья догадываешься: новые времена. По сверканью звезды – что жалость отменена как уступка энергии низкой температуре. И скрип пера в тишине по бумаге – бесстрашие в миниатюре».

«Того, что грядет, не остановить дверным замком».

«Ничто не проходит даром, время – особенно».

«Боги не оставляют пятен на простыне, не говоря – потомство, довольствуясь рукотворным сходством в каменной нише или в конце аллеи, будучи счастливы в меньшинстве».

«Мало того, что нужно жить, ежемесячно надо еще и платить за это».

«Пахнет оледененьем. Пахнет, я бы добавил, неолитом и палеолитом. В просторечии – будущим. Ибо оледененье есть категория будущего, которое есть пора, когда больше уже никого не любишь, даже себя».

«Будущее всегда настает, когда кто-нибудь умирает. Особенно человек. Тем более – если бог».

«…Это в двери нагло ломится будущее, и не проданная душа у нас на глазах приобретает статус классики, красного дерева, яичка от Фаберже…»

«…Я – никто, всечеловек, один из, подсохший мазок в одной из живых картин, которые пишет Время, макая кисть за неимением лучшей палитры в жисть».

«Жизнь без нас, дорогая, мыслима – для чего и существуют пейзажи».

«Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины. Услышим ее контральто с нотками чертовщины: хриплая ария следствия громче, чем писк причины. Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали. Привет, оборотная сторона медали. Рассмотрим подробно твои детали. Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны, к грубой доске с той стороны иконы, с катящейся по скуле, как на Восток вагоны, звездою, облюбовавшей околыши и погоны…
Смотрите, она улыбается! Она говорит: «Сейчас я начнусь. В этом деле важней начаться, чем кончиться. Снимайте часы с запястья. Дайте мне человека, и я начну с несчастья».

«Видно, время бежит, но не в часах, а прямо. И впереди, говорят, не года, но яма. И рассказывают, кто приезжал оттуда, что погода там лучше, когда нам худо».

«Прощай, подруга. Я позабыл тебя. Видать, дорога небытия, подобно всякой ткани, к лицу тебе. И сохраняет, а не растрачивает…»

«История, конечно, суть трения временного о нечто постоянное. Спички о серу, сна о действительность, войска о местность».

«Не есть ли вообще тоска по вечности и т.д., по ангельскому крылу – инерция косяка, в родной для него среде уткнувшегося в скалу?»

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

немного грубо...

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

---

Книжный столик

А.Пикуль. Валентин Пикуль. Из первых уст.
«В ночь на 9 января 1986 года Пикуль написал миниатюру «Полет шмеля над морем». В ней он приветствовал встречу Горбачева с Рейганом, надеясь на взаимопонимание, миролюбие и взаимовыгодные экономические отношения.
Пресловутая перестройка отложила отпечаток на сознание писателя. Если раньше он приобщался к политике путем просмотра телевизионных программ «Время» и «Международная панорама», то теперь Валентин все чаще и чаще брался за газеты: «Советская Россия», «Аргументы и факты», латышские газеты на русском языке…
В один из самых обыкновенных дней, слушая выступление Горбачева, вдруг взорвался:
- Что он все талдычит: перестройка, новое мышление. Мне-то это зачем? Я всю жизнь вкалываю по 14-16 часов в сутки и не собираюсь перестраиваться. Это им, бездельникам-партократам, надо. Так и решили бы без лишнего шума между собой, мол, прекращаем болтовню – садимся за работу. Или вот «новое мышление» - какую чушь придумали. Мышление у человека или есть, или его нет. Изменить сознание и образ мышления можно только двумя способами: быстро – хирургическим методом, вставив другие мозги, или постепенно – в процессе смены, может быть, не одного поколения. А по команде на ать-два такие вещи не делаются. Попомни мои слова: ВСЕ ЭТО ПЛОХО КОНЧИТСЯ, нельзя так издеваться над народом…
Еще позже Валентин Саввич совсем разуверился в Горбачеве, подведя итог рухнувшим надеждам категоричными словами:
- Присмотришься поближе, вдумаешься поглубже, и становится понятно, что такой же болтун, как и предыдущие, только помоложе да похитрее…»

А.Азимов. Дуновение смерти.
«Быстрый взгляд через плечо позволил Брейду убедиться, что Фостер не последовал за ним. Прекрасно! У него просто не было настроения слушать утешения и соболезнования человека, который в конечном счете только выиграет от всей этой истории. Брейд поежился. Что же, в конце концов университет только маленький уголок остального мира. Плющ еще не отделяет его от джунглей, он служит лишь символической границей между одними джунглями и другими. И университетские джунгли, пожалуй, похуже прочих. Ведь ученые ищут здесь прибежища от жизненных зол, не имея сил сражаться с ними, а зло настигает их и тут».
***
«Все страдают от одной болезни. От неуверенности! Человек пробкой выскакивает на свет из чрева матери и навсегда лишается защиты. Вокруг холод, свет режет глаза. Дыхание дается с трудом. Покой, тепло, уютная темнота потеряны безвозвратно. Отныне неуверенность – его удел…»
***
«- А какой смысл думать о том, что происходило в далеком прошлом? Я хочу сказать, что ведь со всем этим уже покончено, не правда ли?
- С прошлым никогда не бывает покончено, мой друг. Оно объясняет настоящее».
***
«- Возможности вычислительных машин ограничены, капитан. Им нужно задавать вопросы; больше того, вопросы должны быть только такие, чтобы их можно было выразить ограниченным набором символов. А кроме того, машины все понимают буквально. Они отвечают на вопрос, который вы задаете, а не на то, что вы при этом имеете в виду. Бывает, никому не приходит в голову задать нужный вопрос или ввести в машину нужные символы, а по своей инициативе она информацию не выдает. Нам, всему человечеству, нужна не механическая вычислительная машина, а машина, наделенная воображением. Вот одна такая машина, капитан, - Шеффилд постучал себя пальцем по виску. – У каждого такая есть».

---

Вера Инбер "Избранное". В том входит подборка избранных стихотворений - включая поэму "Пулковский меридиан", автобиографическая повесть "Место под солнцем" и "Ленинградский дневник" - записи времен блокады. Советская литература, поэзия, дневники.
Как я читала эту книжку - взятую, конечно же, в библиотеке... Изначально я собиралась читать только "Ленинградский дневник", потому что это же как раз то, что меня больше всего интересует - дневники, все такое. Кстати, он по объему больше всего остального. Ну и вот, я читала этот дневник... пронзительное чтение... И постепенно у меня укрепилась мысль, что стихи тоже надо почитать. Потому что тут, в дневники, что-то из них упоминалось, строчками. Надо же глянуть. Прочитала дневник, почитала стихи. А автобиографическую повесть я совсем не собиралась читать, да! Но я решила туда немного заглянуть... и оказалось чрезвычайно интересно, так что как - оторваться невозможно... Вот так сборник и оказался прочитан.
Поразмыслив, хочу высказаться, может, не совсем в общепринятых рамках... тогда или сейчас, я не знаю... Ну, в общем, это мое мнение, которое вот так сложилось в ходе чтения и обдумывания всего этого...
И вот думаю я так: Вера Инбер, очевидно, воспринимала себя поэтессой. Поэтом, скажем так (слово "поэтесса" как-то мне в данном контексте ощущается слишком... не тем... фальшиво как-то звучит... ). И в самом деле - вот она везде так обозначается, вот ее стихи в сборнике помещены в самую первую очередь... Вместе с тем - размышляю я чисто для себя - поэтом она была далеко, что говорится, "не первого ряда"... И даже, очень может быть, не второго. Ну вот, я же читаю эти стихи и я их практически никак не ощущаю! Да, гладкие, наверно, написаны по всем правилам, с соблюдением размеров и что там еще в данных случаях требуется, я не в курсе. Но они не отзываются практически вообще! Ну, от силы два-три стихотворения только как-то задели, почувствовались. Что-то в них прозвучало искреннее, живое... Так что, будем говорить честно, поэтом Вера Инбер была очень слабым. Но - и тут надо вспомнить авторитетное мнение Честертона, который говорил: "Слишком часто забывают, что как плохой человек - все же человек, так и плохой поэт - все равно остается поэтом". (это я по памяти излагаю). И вот - довольно слабый поэт Вера Инбер все же создала поистине великое поэтическое произведение... И нет, это не поэма "Пулковский меридиан". Это сам по себе "Ленинградский дневник".
Да! Вот после долгих размышлений мне наконец это и открылось. Я готовилась читать дневник... я читала это, как дневник... Я размышляла о нем, как о дневнике, выстраивала какие-то схемы и обоснования... А это неверный подход! нужно его воспринимать, как огромную поэму в прозе. В форме дневниковых-рабочих записей-заметок и т.д. То есть, определенно автор к этому не стремилась. Я думаю, она стала вести этот дневник в качестве рабочего - фиксировать происходящие события, мимолетные впечатления, образы. Вносить какие-то наиболее яркие реплики, услышанные тут и там. Чтобы потом использовать это в работе. Но в результате это само по себе сложилось в такую эпическую панораму... Поэтический портрет осажденного города. Со всеми его людьми, зданиями, мостовыми и оградами, деревьями и живностью... Поэтому здесь отмечается все - вот так выглядело небо, вот так дома, вот такие временами доносятся чьи-то слова... Практически день за днем...
Да, так я думаю. Так его и надо читать - как поэтическое произведение, прежде всего. А все остальное в сборнике как бы помогает лучше это все понять и воспринять. Вот, к примеру, когда я читала помещенные стихи, мне вдруг стало ясно, зачем ей вообще это понадобилось... Ну, в смысле, она же вовсе не обязана была там находиться, это было ее решение, она приехала в Ленинград незадолго до того, как сомкнулось блокадное кольцо... Наверно, как-то специально этого добивалась, чтобы туда попасть и там находиться (заглянула в википедию и из всякого туманного, там изложенного, поняла так, что ее, видимо, оформили в качестве что ли военного корреспондента Да и потом, за все время блокады, она не раз выезжала "на большую землю" в различные командировки, но всегда возвращалась обратно). А вот, в одном стихотворении встретились такие строки, что вот, значит, когда происходила революция, она не поняла и не осознала, что происходит исторический момент! и потому не уделяла достаточного внимания происходящему. И по этой причине она об этом жалеет - потому что поэт же должен лично присутствовать в такие моменты и все лично ощущать! Ну так - думаю я - когда началась война, она твердо решила больше ничего не пропускать. В меру своих возможностей. А также мне стала понятнее эта трагическая зацикленность на своем маленьком внуке и ее горе, когда он умер (в глубоком тылу). Потому что вот стихотворение, из ранних (как раз из тех, что самые живые и отзывающиеся) - где она обращается к своему сыну, мечтает, как он растет, каким вырастет... Сына у нее не было, только дочь. Видимо, так получилось. Но вот у дочери родился внук - и как-то так совпало... Но тут война, беда...
А автобиографическая повесть помогает лучше почувствовать личность автора. То есть, так-то она и сама по себе является очень интересным материалом - рассказ о последних днях гражданской войны в Одессе, спешном бегстве белых, хозяйничающих в городе бандах, приходе красных, которые взяли власть в свои руки... Такая яркая атмосфера эпохи... Но прежде всего это и личность автора, которая проступает за всем этим. И вот, размышляю я, если женщина в силах перенести налеты бандитов, вселение в ее жилище целой конторы ВЧК, судя по всему, пожары и тиф - то после того вообще очень легко представить, что эта женщина потом поехала в Ленинград, находящийся под угрозой захвата, чтобы лично там присутствовать и все наблюдать. Вот именно.

@темы: Книги

---

Книжный столик

Вера Инбер. Избранное (Ленинградский дневник, стихи, Место под солнцем).

«15.04.1942г. На закате гуляли с Мариэттой по Гренадерскому мосту, мимо злополучного общежития, где когда-то жил Блок. Что бы он написал, увидев эту призрачную пустоту неба… потусторонние лица на улицах… Вот когда начнутся белые ночи, будет настоящий Апокалипсис».

«25.04.1942г. Москва тяготит меня. Она не фронт и не тыл».

«24.05.1942г. Зимой лаборатория Педиатрического института занималась, между прочим, и тем, что из запасов институтской олифы – она была изготовлена на чистом льняном масле – снова химическим путем было извлечено это масло (180 кг) и роздано для еды сотрудникам».

«09.07.1942г. На обратном пути мы заблудились. При свете негаснущей зари, в стоячих сумерках мы долго ехали вдоль какого-то бесконечного полигона. Затем пошли поля, опутанные колючей проволокой. Нарисованные на щитках черепа и кости предупреждали, что здесь заминировано. Кусты стояли как неживые. Воздух не шевелился. Все было такое древнее, сумрачное, недвижимое, точно оставшееся от каких-то других войн. Вдруг Сергей Павлович говорит: «А что, если мы этак заедем к немцам?» Тут не то что я, но даже И.Д., вижу, испугался. У шофера руки задрожали. Как раз в эту минуту мы увидели впереди далеко деревянную вышку, тоже пустую. Мы решили, что если до нее никого не встретим, повернем обратно и будем выбираться из этих недобрых мест. Но у подножия вышки встретили патруль. Никогда еще мы не видели более привлекательных человеческих лиц».

«13.07.1942г. Какова будет наша страна (и вообще все страны) после этой чудовищной войны?»

«Ощутила атмосферу Чистополя. Не хочется мне туда на житье. Я все больше убеждаюсь, что единственное место, где мне надо быть, - это Ленинград. Там и жить легче. И, не сомневаюсь, и умереть будет легче, если придется».

«19.07,1942г. Передвигаясь сейчас по Советскому Союзу, испытываешь своеобразное чувство: меняется климат, пейзаж, обстановка. Но люди… люди все те же. Люди не меняются. Ни на минуту не оставляет советского человека мысль о грозной туче, нависшей над родной землей. И так повсюду – куда бы мы ни приехали».

«22.07.1942г. На У-2 чувствуешь себя, как на этажерке. Кругом воздух, ветер, пустота. Никакой устойчивости. Воздушная дорога была вся в ямах и рытвинах. Мы летели над Камой, аромат лугов подымался даже сюда, в высоту. Начальник Чистопольского аэродрома, тоже женщина, стоя по пояс в траве, взяла наш У-2 за крыло, как журавля, и остановила его».

«04.08.1942г. Мир так напряжен, что иногда у меня, ничтожного атома этого мира, физически ноют кости, словно на мне часть невыносимого груза».

«05.08.1942г. Ужасно чувствую себя физически. Когда я не работаю, я как бы остаюсь лицом к лицу со своими хворостями. И все они набрасываются на меня. Вообще, у меня такое ощущение, что, только пока я работаю, со мною не может случиться ничего дурного».

«09.09.1942г. Всю ночь меня мучили отдельные разрозненные строчки стихов, которые скорей всего никогда не будут написаны. Это было похоже на какие-то неудавшиеся завязи плодовых деревьев. Вот-вот завяжется будущее яблоко. И снова – все прахом».

«13.09.1942г. Сегодня ночью снилось все такое давно забытое, что трудно даже понять, каким образом оно извлекалось из этой дали… И по теплоте этого сна я поняла, какой это был пожар тогда. Силой воспоминаний можно с точностью измерить силу пережитого».

«15.09.1942г. Возвращаясь из города, пропустили на Введенской два трамвая, слушая Тихонова по радио. Это было обращение к Кавказу, к которому сейчас рвутся фашисты. Разговор с кавказскими народами. Тихонов напомнил им слова старой песни: «Это будет такой жаркий день, что мы сможем рассчитывать только на тень от наших шашек». На темной ленинградской площади, осенним вечером, под далекий орудийный гул, много народу стояло и слушало это выступление».

«06.10.1942г. У нас испортилось радио, не знаю, что происходит на фронтах. Достоверно знаю только одно, что второго фронта нет».

«Я засыпаю с вечера мгновенно, а утром просыпаюсь с полуготовой строфой: как будто положила накануне комочек теста в волшебную печку – и за ночь испекся колобок».

«07.11.1942г. Поэзия сейчас не только летом «сладкий лимонад» (Державин). И даже не кристально чистый ключ Гипокрены, области, сейчас оккупированной немцами. Это огненное благородное питье, которое помогает сражаться и одерживать победы. И горе тому поэту, который вместо этого приносит… бурду общих мест».

«09.11.1942г. В Сталинграде бои в районе заводов. Есть ли в мире город, душевно более близкий Сталинграду, чем Ленинград? Они перекликаются друг с другом через головы лесов и холмов, поверх лугов и полей. Они все время чувствуют друг друга. Судьба одного отдается в сердце другого жарким эхом».

«В театре слышала разговор двух девушек, из двух разных учреждений, о том, где им лучше встретить Новый год. Одна говорит: «У нас оркестр хороший». Другая возражает: «А у нас бомбоубежище лучше».

«12.11.1942г. Окончательно устроились на зимовку в моей маленькой комнате. Перенесли сюда диван, обеденный стол, этажерку с посудой. У печки здесь сохранилась даже муха. Когда тепло – она оживлена и подвижна. Стоит хуже истопить печку – муха вяло сидит на стене. Она мне заменяет градусник».

«14.11.1942г. В чем опасность стихописания: обрадовавшись, что перо послушно тебе, - не написать лишнего. Предметы то не даются в руки, то, наоборот, манят внезапными озарениями. Показывают себя с самой выгодной стороны. Стоят, как просители, у входа в поэму или роман: только приоткрой им дверь – они хлынут. Но этого нельзя допускать».

«Опозоренные Афина – это не только оскверненные мои воспоминания, но и воспоминания всего человечества о своем детстве».

«24.11.1942г. Рассказ З.В.Оглоблиной. Больная в палате говорит: «Доктор, я жду вас как бога. Или – как кило хлеба».

«25.11.1942г. Немцы не дают слушать радио: с ума можно сойти от них».

«27.11.1942г. Настроение отличное. У нас под Сталинградом еще 12 тыс.пленных: итого 61 тыс. Гонят немцев на Дон. Неужели будет нам эта радость: дожить до окончания войны!»

«29.11.1942г. Так как наше радио еще не работает, то вчера в начале ночи, к нам прислали дежурного МПВО с «Последним часом». Мы прорвали оборону немцев на Центральном фронте, под Ржевом. Эти слова, написанные на бумажке, я прочла в ледяной комнате при свете «летучей мыши». От волнения мы не спали потом всю ночь».

«09.01.1943г. Забавный разговор с И.Д. Он сказал, что прямое попадание бомбы так же редко, как выигрыш в 200 тыс.рублей, и что поэтому его нечего бояться. Мне показалось это убедительным. Но, обдумав все ночью, я спросила утром: «Ну, хорошо, крупный выигрыш редок. Но мелкие «выигрыши» в виде осколков уж не так редки». И.Д. согласился со мной».

«24.01.1943г. На дворе лютый холод, в комнате тоже не тепло. В связи с этим, как сказал один боец, «создается усиленный аппетит».

«27.01.1943г. Радио снова испорчено, и я ничего не знаю. Как сказала Ефросинья Ивановна: «Без радио живем как в темной бутылке».

«05.02.1943г. Из одного письма: «Ленинградцы прокладывали путь к защите городов, а сталинградцы закончили путь защиты городов и открыли новый путь – разгрома гитлеровской Германии. Спасибо вам, ленинградцы, за великую услугу всему человечеству и в первую очередь – нашему советскому народу».

«09.02.1943г. Удивительно гулко рвутся снаряды ранним утром в спящем городе, точно в пустом каменном амфитеатре, где эхо тоже расположено рядами».

«10.02.1943г. Окончательно расклеилась, вышла из графика, утратила ритм, что для меня является подлинной катастрофой. Рыками я ничего не могу добиться: только неторопливым, но непрерывным усилием. О литературной фиксации. Одни только чувства в стихах и прозе быстро улетучиваются. Их необходимо «закрепить» конкретными деталями. Это лучшие «закрепители».

«12.02.1943г. На дворе мучительная оттепель. Это не прошлогодняя зима с ее лютой нежностью. Сейчас все тает, скользкий, грязный вечер. Невралгия так и бегает по мне, играет мною, как мыши кошкой… В такую погоду хорошо укрыться какою-нибудь главой».

«24.03.1943г. Читатель и писатель, поставленные лицом к лицу в осажденном городе. Мы были в кольце. Ничто не отвлекало нас друг от друга. Как нас слушали в Ленинграде! В грохоте войны отчетливо доносился негромкий голос поэта. Это была победа человека над автоматической силой орудий».

«26.03.1943г. Совместим в своих стихах летописца и поэта. И потомки поблагодарят нас… Поменьше «поэтических вольностей», будем точны в наших стихах и бесстрашны. Будем не только чувствовать, это необходимо, но не только это. Будем размышлять, решать проблемы. Будем точны в описании предметов. Между прочим, это самое трудоемкое и трудное. Говорят о лирической экспансии в области прозы. Это очень правильно. Теперь происходит взаимная экспансия. Лирика, поэзия вторгается в прозу. И наоборот. Лучшие наши вещи носят с собой на фронте. Берут с собой в бой. Носят с собой у сердца».

«14.04.1943г. По пути приземлились в Хвойной. Закат, безоблачное небо. Месяц блестящий, похожий на какую-то часть самолета: не то алюминий, не то серебро».

«Хотелось бы написать о Балтийском флоте, о трагедии военного корабля, который все не может плавать: негде ему. Он как бы пустил корни в воду. Могучий броненосец, морской орел, он завидует «мелким птахам» моря, маленьким суденышкам, торпедным катерам, морским охотникам. Можно дать песню корабля, полную романтики, гнева, накопленной ярости: «Где моря, по которым я плавал?»

«16.04.1943г. Ночью, говорят, был сильный обстрел. Но я даже не проснулась. Обидно было бы умереть сейчас, когда так хочется жить! Никогда не забыть мне Ленинград, всех его обличий».

«19.04.1943г. Восхитительная нелетная погода: облачно, дождливо. Если бы существовала такая погода и для артиллерии!»

«23.04.1943г. Сейчас важное сообщение по радио: предостережение Англией Германии в связи с намерением Гитлера начать химическую войну на русском фронте. Надо немедленно проверить противогаз: я давно собиралась это сделать. Но страшно. Жутковато!»

«01.05.1943г. Сегодня в 9 час.утра проснулась от того, что раскачивался дом. Он качался, как качели, прежде чем остановиться. Это Гитлер «поздравляет» нас с 1 мая».

«10.05.1943г. В комнате наконец открыли окно. И такая райская весна вливается в него!»

«22.05.1943г. Только что вернулась с Кировского. Нельзя спокойно смотреть на территорию завода. Это уже почти Сталинград… Но, в отличие от Сталинграда, главный удар немцев по Кировскому расщеплен на множество непрекращающихся ударов. Мне припомнился завод «Севкабель» на Васильевском острове, где я была прошлым летом. Немцы бьют по «Севкабелю» с противоположной стороны залива из Лигова. Там тоже все цехи изранены и пробиты. В зияющую пробоину одного здания дерзко заглядывал со двора какой-то цветущий куст. Это все – сторожевые заводы Ленинграда, как были некогда сторожевые монастыри».

«25.05.1943г. Только что так треснуло в воздухе, что я чуть не свалилась с кресла. Просто неслыханный какой-то звук. Через десять минут второй такой же удар. Я думала, что бомба, но больше похоже на шрапнель. Ефросинья Ивановна только собралась было мыть окно, а теперь сказала: «Все настроение спортил». И не стала мыть».

«26.05.1943г. Вчера убит снарядом профессор Абрамсон, очень одаренный хирург, читавший лекции и у нас в институте. В час смерти Абрамсона его ждали на заседание ученого совета в Институте переливания крови. Для того чтобы не опоздать туда, он на двадцать минут раньше окончил лекцию студентам в больнице Карла Маркса. Он был аккуратен и говорил про себя: «Я никогда не опаздываю».

«05.06.1943г. Главный секрет хорошего самочувствия – это, конечно рабочее состояние: «Пока я работаю, - пуля меня не возьмет».

«07.06.1943г. Написала отчет для «Правды».. Надо почаще делать такие вещи.. Не надо угашать в себе журналистку. Пускай живут все трое: поэт, прозаик и газетчик. Только не надо трогать ни театра, ни кино. Туда для меня нет пути, одни неудачи. Еще я замечаю в себе жадность стяжателя и скупца. Что бы я ни увидела и ни услышала: звук, цвет, оборот речи, все мне хочется стащить и спрятать – авось пригодится для стихов или прозы».

«10.06.1943г. По радио передавали заявление Рузвельта на пресс-конференции по поводу возможной химической войны. Неужели и это нам еще предстоит? Ужас, перед которым померкнет все бывшее на земле за все миллионы лет ее существования. Я гляжу на зеленые деревья, будто прощаясь с ними. Я уже вижу их превращенными в пепел и прах».

«04.07.1943г. Небольшое событие: появился у нас котенок, сын кошки Машки из главной кухни. Назвали Кузей. Он худенький, плоский, похож на комарика. На ножках держится нетвердо: заносит его куда-то вбок. Все приходят смотреть на Кузю. Определили у него сильный рахит задних лап. Котята – это повальное увлечение: всем хочется иметь живого зверька. Кроме того, одолевают крысы. Я придумала загадку: «Две тысячи с хвостиком – что это такое?» Ответ: котенок. Именно столько он стоит, если купить его за деньги. А за взрослого опытного кота предлагали в одном месте «дачку на Лисьем Носу», но в сильно простреливаемом районе».

«17.07.1943г. Была за городом, в подсобном хозяйстве Педиатрического института. С каким-то даже, я бы сказала, удивлением увидела, что жизнь природы продолжается. Создания ее по-прежнему прекрасны. На столь высокие размышления меня навели предметы и явления, в мирное время самые обычные, но теперь просто ошеломляющие: теленок, клубника, розы».

«18.07.1943г. У меня доклад в лектории и выступление по радио. Но так бьет вражеская артиллерия чуть ли не по всем районам сразу, что не знаю, как быть. Трамвай не ходит, пути во многих местах повреждены. Телефон не работает, так что я не могу справиться в лектории, состоится ли вечер. Но И.Д. говорит, что идти надо обязательно, раз я докладчица. Он, конечно, пойдет со мной. Возьмем на всякий случай с собой все важные бумаги. Хорошо бы взять и машинку. Все это лучше всего носить с собой. А то придешь, а дома нет».

«20.07.1943г. Вчера союзники бомбили Рим… Бомбежка Рима! Этого еще не видело человечество».

«06.08.1943г. В докладе я говорила о том, что каждое новое общественное явление встает перед нами, писателями, сначала в общих очертаниях, без деталей, почти без рельефов. Это нечто вроде острова, видимого с корабля. Но чем ближе мы подходим к нему, тем явственнее различаем, что это целый материк, тем детальнее мы его видим. Говорила я и о недоброй инерции, которая порой развивается в нас с быстротой сорных трав и побуждает писать о том, что нами уже освоено. А наш читатель опередил нас и ждет другого».

«07.08.1943г. Я была полна мыслью о только что закончившемся совещании и не сразу заметила, что у нас во дворе иду по сплошным осколкам, словно по стеклянным листьям».

«11.08.1943г. За окном мелкий осенний дождик. Ну и бог с ним, с этим летом! Как сказала Ефросинья Ивановна: «Мы и не видали лета красного. Только видели, как кровь течет».

«Фоторепортер К. рассказал мне ужасающие подробности воскресного обстрела на углу Невского и Садовой: кровавая трамвайная остановка. На мостовой лежали куски человеческих тел, бидоны, кошелки, лопаты, овощи. Многие ехали на загородные огороды или возвращались оттуда. К. видел оторванную руку с папиросой, которая еще дымилась. Свекла и морковь плавали в крови. Потом пожарные смывали кровь с мостовой и тротуара. Должна честно сказать, что этой трамвайной остановки очень боюсь. Она была пристреляна еще тогда, когда обстрелы были редкостью».

«12.08.1943г. Уже начинаются поиски родных и друзей, не пришедших домой или на работу. Пишу и думаю: вот-вот начнется вчерашнее. Нужно ехать в город – и боюсь. Вспоминаю слова санитарки Насти: «Уж лучше бы нам всей грудью навалиться. Либо помереть всем, либо немца сдвинуть. А так – это не жизнь».

«09.10.1943г. Из врачебного доклада Зинаиды Васильевны: «Ребенок, раненный осколками, лежал на подушке, вследствие чего все раны были набиты перьями».

«12.10.1943г. Фраза, услышанная случайно: «В такое время юмор надо держать на привязи». Надо ли?»

«28.12.1943г. Шквальный обстрел нашего района. И.Д. ушел в город по делам, и это очень волнует меня. Мы повздорили перед уходом и не простились. А в Ленинграде нельзя расставаться, не прощаясь».

«06.01.1944г. Радиокомитету все еще требуется «первый и второй трубачи и флейтист-пикколист». Об этом объявляют утром и вечером. Но их нет: вымерли во время голода.
Слова Т.Г.: «В свой институт иду как по гребню окопа, - так пристреляна улица».
Профессор о студентах: «Им дрова надо носить, а они качественным анализом занимаются».

«09.01.1944г. После бессонной ночи встаешь вся в обломках, как после бомбежки. Как определить это чувство душевной аритмии, как бывает аритмия сердца? Главное – это потеря чувства времени».

«14.01.1944г. Судьба Ленинграда должна переломиться. Настали морозы. В воздухе веет событиями. У нас появились новые раненые: важный признак».

«15.01.1944г. С раннего утра в воздухе сплошной гул еще невиданной силы. Это бьет наша морская артиллерия. Говорят, в районе Ораниенбаума. Мне сказали, что мы «обрабатываем его передний край». Что-то будет? Неужели и сейчас не удастся? Но все верят, что будет хорошо. У всех совсем особые лица. Ох, бьют! Ну и бьют!.. И.Д. уже поговаривает, что мне необходимо будет побывать в Пушкине тотчас после его освобождения».

«30.01.1944г. В нашем акушерском отделении через два дня после салюта родился у К. ребенок, мальчик. Дитя уже свободного Ленинграда».

«17.02.1944г. Будущее мое прекрасно, но настоящее омрачено болезнями. Чувствую себя физически прескверно. Для счастья нужно железное здоровье».

«24.03.1944г. Тишина, спокойствие, отсутствие «тревог» и обстрелов – все это странно действует на меня. Очевидно, к чувству безопасности тоже привыкаешь не сразу. Работа тоже идет туго в этой тишине. И только болезни мои оживленны и разнообразны. Можно подумать, что всевозможные хвори только теперь накинулись на человека. Любопытно, что не только я жалуюсь на это».

«24.04.1944г. Со вчерашнего дня занималась выработкой душевных антитоксинов против больших и малых разочарований, болезней, утомления. Применяла все испытанные средства: усилие над собой, умывание, порядок, немного юмора. Придумала себе два ордена: «Невралгии I степени» и «Ишиаса с бантом».

«25.04.1944г. Адовая погода, но и превосходная в то же время: дождь, ветер, клочья дыма за окном. В такую погоду и болеть не так больно, и разочаровываться не так горько».

«Читаю «Русскую старину» - это для меня подлинное открытие. Главные книги на свете – это, собственно говоря, история и мемуары. А если уже романы, то гениальные. Да и то, «Война и мир», например, это – соединение истории и мемуаров. Все сводится к мемуарам в конечном итоге. Мемуары целого народа это и есть история…»

«29.05.1944г. Шипчинский рассказал мне, что ботанические сады разводить много сложнее, нежели зоологические. Животные криком выражают свои желания, растения же безмолвны. Они умирают, если люди не угадывают их воли. Любопытно, что садоводы от влажного воздуха полностью лишаются обоняния. Они не ощущают аромата цветов, как глухой Бетховен не слышал музыки.
До войны на отопление оранжереи здешнего сада уходило две тысячи тонн угля в год. За время блокады от холода погибло девять десятых всех растений. Спаслись только те, что были в маленькой оранжерее и по домам у сотрудников – как, например, кактусы у Курнакова.
Узнав, что ущерб, нанесенный войной Ботаническому саду, исчисляется в миллион двести тысяч рублей золотом, я спросила, каким образом получилась эта цифра. Оказалось, это стоимость пяти кругосветных путешествий, нужных для того, чтобы снова сделать Ботанический сад таким, каким он был до войны».

«12.06.1944г. Демон порядка совершенно овладел мной и терзает меня, как хочет. Сегодня увидала себя в унизительной позе под столом в поисках любимой тряпки, которую так-таки и не нашла. Фартук прирос ко мне, как дьявольская печать. Ужас что такое! Я готовлюсь к выезду в Москву, как союзники готовились к вторжению…»

«Да и жить всего-то мне осталось две каких-нибудь пятилетки. Но никогда еще это жало увяданий, болей и вздохов не было так, я бы сказала, нейтрализовано эпохой. Ведь это какая эпоха! Ведь это натиск такого племени, что не только что умереть, пообедать – и то нет времени. Это утро страны. Столько дела кругом, что немыслимо скрыться в тень. Мы, конечно, умрем, но это потом, как-нибудь в выходной день».

«История шла по стране напрямик; был полон значения каждый миг, такое не повторится. А я узнала об этом из книг или со слов очевидцев. А я утопала – во дни Октября – в словесном шитье и кройке. Ну что же! Ошибка не только моя, но моей социальной прослойки».

«Москва… Она не русской быть не может, как человек не может не дышать».

«Смертельно ранящая, только тронь, воспоминаний взрывчатая зона… Боюсь ее, боюсь в ночи бессонной. И все же, невзирая на огонь, без жалости к себе, без снисхожденья иду по этим минным загражденьям».

« - Необходимо как можно скорее уехать отсюда, - начал снова мистер Пирибингль. – Я не виноват, что эпоха сломалась именно на моем поколении, которое от этого кровоточит. Я не хочу быть раной.
- Лучше быть раной, чем опухолью, - возразила я».

«Я тогда хорошо поняла смерть. Это очень жизненно, повседневно, буднично, близко от каждого, словно почтовый ящик или остановка трамвая».

«Вообще в то время действительность поступала с людьми чрезвычайно умно. Если кто-либо начинал чересчур уж благодушно поглядывать вокруг, начинал затягиваться жирком, действительность ударяла его по лбу и спрашивала: «О чем ты, собственно, думаешь, человек? Торопись, думай, принимай решение, не то плохо тебе будет». И человек спохватывался, начинал торопиться, думать, принимать решения».

«Счастье утомительно, оно неэкономно тратит свет и тепло души, ему все равно, что будет потом: после него хоть потоп. Расходы на творчество и на счастье нам не всегда по силам, потому что источник средств один и тот же, и мы выбираем что-нибудь одно».

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

В телеграме -

---

Читательский дневник

Станислав Ежи Лец.
«Можно ли силой создавать шедевры? Можно, только надо иметь силу».
***
«Иногда надо хоть немного пожить между прошедшим и будущим в некоем промежуточном грамматическом времени».
***
«Все люди актеры. Где взять для них репертуар?»
***
«Отсутствие таланта он компенсирует отсутствием характера».
***
«Произведение говорит само за себя. Если есть кому».
***
«Будем время от времени изучать казематы бастионов, обороняющих идеалы».
***
«Свободе присуща извращенность: она отдается своим противникам».
***
«У всех великих трагедий счастливый конец. Но кто же сумеет высидеть до конца!»
***
«Когда человечество счастливо, преступления сублимируются в искусстве».
***
«Думаете, этот автор немногого достиг? Он снизил общий уровень!»
***
«И пролитая кровь еще пульсирует. Пульсом эпохи».
***
«Осторожнее с драматизацией жизни! А что, если на ваши роли найдутся лучшие исполнители?»
***
«Для некоторых уже самое хождение по земле перерастает в трагедию».
***
«Воскреснуть без согласия убийц – какая смелость!»
***
«Там, где все поют в унисон, слова не имеют значения».
***
«Наши тени талантливее нас: они делают то же – без усилий».
***
«Вкусом критика Икс можно руководствоваться, как компасом: он идеально плох».

Е.Гордеева. Закон притяжения.
«- Я не успеваю следить за событиями. А как ты успеваешь в них участвовать, вообще ума не приложу!»
***
«Тайны меня притягивают, как мух липучки».

С.Грэй. Котобар «Депрессняк».
«Он повернулся ко мне, подмигнул и сказал:
- Четыре колеса возят тело, а два – душу. Так что держи ее двумя руками, чтобы не улетела!»

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

А.Азимов. Дуновение смерти.
«- Брейд, вы не можете отрицать свою ответственность. Вы его научный руководитель. Вы несли ответственность за все его действия в лаборатории. Вам следовало знать, что это был за человек. Вы обязаны были вникать в каждый его поступок, в каждую мысль. Вы должны были либо вправить ему мозги, либо выставить его, как это сделал Ранке.
- Вы имеете в виду моральную ответственность? Ну, Кэп, не может же преподаватель отвечать за все поступки своих учеников, есть какой-то предел.
- Не вам говорить о пределе. И я обвиняю не только вас. Это пример современного отношения к делу. Научная работа превратилась в игру. Ученая степень стала просто утешительным призом за пару лет отсидки в лаборатории, а профессора проводят время у себя в кабинетах, сочиняя прошения о субсидиях. В мое время степень завоевывали трудом. И денег за это аспирант не получал. Ничто так не оскверняет научную деятельность, как превращение ее в средство заработка. Мои ученики изводились в лабораториях до полусмерти ради получения степени, рвались к ней, но получали ее не все. Зато удостоенные степени знали: они получили то, что за деньги не купишь и никакими махинациями не раздобудешь, - за степень надо расплачиваться кровью».
***
Брейд прекрасно помнил один из факультетских обедов, на котором этот наглец Фостер спросил во всеуслышание:
- Эй, Кэп, вас не огорчает, что Кински стал куда более важной персоной, чем вы сами?
Но старик был серьезным противником. На полголовы ниже Фостера, он, казалось, возвышался над ним.
- Фостер, - начал он, - есть два случая, когда зависти не существует. Отец не завидует сыну. Учитель не завидует ученику. Если люди, воспитанные мною, оказались достойнее меня, то, возможно, это означает, что у них был достойный учитель. Все их заслуги приносят славу и мне. То, что я делаю как исследователь, обогащает людей достижениями одного человека. Моя преподавательская деятельность обогащает человечество достижениями многих. И я горько сожалею не о том, что меня затмевает Кински, а о том, что меня не превзошли мои ученики.
Он не повышал голоса, но после выходки Фостера в комнате наступила тишина и в ней отчетливо прозвучало каждое слово. Послышались даже приглушенные хлопки, и, к радости Брейда, у Фостера сделался такой вид, точно его наградили парой ослиных ушей, которых для полноты картины ему как раз не хватало».

Е.Каблукова. Приказано жениться!
«- Почто не сказала, что теперь у Бутурлиных живешь?
- Вы не спрашивали, - как девушка ни старалась, голос срывался и дрожал.
- «Не спрашивали», - передразнила ее императрица. – Я тебя тут распекаю, что ты ночью незнамо где околачиваешься, а ты мирно под крылом Анны Михайловны у нее в доме спишь!
Не зная, что ответить, Настя беспомощно взглянула на Григория, но тот все смотрел куда-то поверх голов на стену.
- Анна Михайловна сказала, что сама вас известит…
- Известила, - императрица взмахнула зажатым в руке письмом. – Только вот почему так поздно, а, Белов? Еще и печать отклеилась…
Тот пожал плечами.
- Вам, ваше величество, это лучше не у меня спрашивать, а у статс-дамы вашей, Марфы Симоновны. Письмо у нее было. Я как увидел – незамедлительно вам и доставил!
- У Марфы? – государыня нахмурилась. – Это что, она мои письма вскрывать вздумала?
Елисавета Петровна позвонила в колокольчик.
- Марфу найди! – отдала императрица распоряжение вошедшей Даше и задумчиво посмотрела на Белова. – Ну что, Гриша, говорила я, не доведут тебя девки до добра! Вот уже регламент нарушаешь, в мои покои без спросу врываешься!
- Никак нет, ваше величество! Не нарушаю! – Белов дерзко посмотрел на императрицу. – Согласно приказу вашему, Анастасия Платоновна – невеста моя, и защищать ее я обязан!
- Даже от меня?
- Не от вас, от гнева вашего.
Елисавеста Петровна расхохоталась.
- Все же, Гришка, дамский ты угодник, - беззлобно сказала она. – В политику тебе надо, к Бестужеву! Хочешь, сейчас приказ подпишу?
Гвардеец устало взглянул на Елисавету Петровну:
- В политике не волком, а лисом быть надобно. Дозвольте в полку остаться, вам верой и правдой служить!»

---

Юнна Мориц "Избранное". Советская литература, поэзия.
Книжку случайно углядела в библиотеке - и потихоньку на меня нашло непреодолимое желание почитать что-нибудь такое... возвышенное и поэтическое... Хотя томик был довольно толстенький и при беглом перелистывании стихи все выглядели длинными, длинными... Ну, думаю, может, потихоньку я справлюсь. (Опять все к тому же - книжка же библиотечная, то есть вступает в силу ограничение по срокам - так-то что - возьми стихи и читай годами, под настроение... )
Ну вот, оказалось, что при беглом взгляде я все не так поняла. Изумительная подборка, очень легко читается... чудесные стихи, тут даже я не заметила - раз - уже треть книги пролетела, раз - уже за половину перевалило... Как все-таки это здорово - устроить себе вот такие поэтические чтения. Как будто тебя подхватывает каким-то светлым потоком...
Ну, конечно, при чтении живо выяснилось, что я - ленивый и нелюбопытный юзер, да уж. Потому что порядочно стихов мне оказалось прекрасно знакомы... только вот до сих пор как-то не приходило в голову поинтересоваться, кто же написал слова для любимых с детства песен. Ага, точно. Музыка народная, слова не знаю чьи, наверно, тоже народные (с)... Ну так вот - слова написала Юнна Мориц.
Еще удивительный и прямо-таки мистический момент! (да, я честно признаю свою склонность к мистике и всему такому ) но как еще тут скажешь - вот я читаю стихи - и мне вдруг кажется, что какие-то интонации, я не знаю, как это в поэзии называется... мотивы какие-то что ли... кажутся мне отдаленно знакомыми... Ну и, когда прочитывала очередное стихотворение из числа "любовной лирики" (или как это назвать, ну, вы поняли) - вдруг меня осенило! Ну конечно, это же Цветаева... Это же у нее мне попадались подобные обращение к "объекту страсти"... Поразительно. И вот я в задумчивости откладываю томик, страницы перелистываются - и открывается титульный портрет. С ума сойти - да они же и просто внешне похожи... Даже я не знаю, почему мне сразу это в голову не пришло... Вот так начнешь разглядывать фамильные портреты (с), как говорится...

@темы: Книги

---

Книжный столик

Юнна Мориц. Избранное.

«О, бессонница – жуткое дело! Вьюга свищет, поет и щебечет, сон – как снег, он – зубчат и рассыпчат…»

«Поэзия – вот случай, чтоб узнать о том, как мы без хитрого гаданья о будущем умели вспоминать. Поэзия – вот признак основной, что воздух совершенства и свободы – не марсианский воздух, а земной».

«Совершил он ошибку и умер, сохраняя улыбку и юмор! Если это не стоит вниманья, - что такое тогда обаянье?»

«Неужели никаких различий? Это птица или человек? Кто из них кричал по-человечьи, так по-птичьи втягивая плечи…»

«Земля качается и соснами скрипит, как будто заживо везет из мира прочь…»

«Как сердце мое колотилось! Как страстно старалось оно, чтоб в музыку все превратилось, что здесь скрежетать рождено!»

«Цветы не знают страха смерти. Еще бы! Нам бы их свободу – проклюнуться из голой жерди, опущенной в сырую воду!»

«…Сколько вариантов судьбы таят запасники веков для всяких человеческих талантов – от стихотворцев до часовщиков?»

«Искусство жить – как всякое – опасно в отрезок, так испорченный войной».

«Это наше священное право – остро, вечно нуждаться в любви, чтобы ангел светился и плавал над тобой, как над всеми людьми».

«Я знаю ямбы вещих предсказаний, к стволам пророчеств знаю вещий путь. Река времен – у всех перед глазами, но лишь поэты в ней стоят по грудь. Я знаю путь и поперек потока, он тоже – вещий, из грядущих строк. Он всем известен, но поэты только стоят по грудь – потока поперек».

«…Очистилось чувство, в любовь превращаясь от боли».

«Правда жизни такова, что никто в нее не верит! Как с три короба навру, люди скажут: поэтично! А как правдою попру – тпру! Ведь правда фантастична!»

«Если проснуться – действительность видно сквозь иней… Хруст неизвестности слышен и рядом, и выше. В сердце прохлада и жуткая тишь снегопада. Кто-то оркестрам вселенной скомандовал: «Тише! Если не можете тише – так вовсе не надо!»

«…Это – рядом, как в небе светила. И, пока не поставят на место, будем детство свое продолжать».

«Да, огненной, да, ледяной мы кормим пищей наши чувства, - что делать?! Где котел искусства – там лютый холод, лютый зной!»

«В чудном порядке рассыпаны звезды, истина сказана в звездном мерцанье. Книгу небес мы читаем сквозь воздух, это – не чтение, а созерцанье!»

«… И на крик души раз в год летит весна!»

«И осень тянется века… Скрипит в глуши твой дом с трубой, как тот ковчег, пойдешь за хлебом – дождь с тобой, вернешься – снег».

«Может, только для волненья вышла жизнь из черных дыр? Для дрожанья звезд в печенках, может, нас посеял мир?»

«Я теперь отворяю калитку за тебя, за себя – за двоих, одиночества нежную пытку принимая, как снег или стих».

«Там, на небе – все другое, все на небе поправимо…»

«В каждом снеге есть частица нашей памяти – о жизни, в каждом ветре есть частица нашей памяти – о детстве, где не съедена жар-птица даже в дни народных бедствий».

«Но все равно, мы – дети, нам так страшно на елку опоздать из-за метели, из-за трамвая или гололеда на этот праздник детский опоздать! Мы женимся, разводимся… Простите, но все равно мы – дети, мы – на елку, и мы летим за праздничной добавкой: добавьте нам хоть Старый Новый год!»

«Быть может, звезды так близки, что кой-кому и взять под силу оттуда музыку, стихи – и долг вернуть через могилу? Быть может, звездное зерно зарыто в каждом изначально и урожай дает оно, и быть душой – не так печально?!»

«Уж не нам ли с тобою возможность дают напоследок достичь совершенства? Что за осень! В небесной жаровне поют золотистые угли блаженства!»

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

Читательский дневник

Литературная газета (сентябрь 2020).
Владимир Костров: «Не трогайте жанр, излучающий жар. Поленья рассудка в пыланье напева. Поверьте, проверьте: поэзия – шар, поедешь направо – приедешь налево».
***
Михаил Любимов, ветеран Службы внешней разведки КГБ: «Нагло поддержан Западом новый майдан в лице белорусских Офелий, возомнивших себя Жаннами д Арк местного розлива. Западу хочется новой Октябрьской революции!»
***
Александр Мелихов: «Когда-то казалась остроумной шутка: живем как в автобусе – одни сидят, другие трясутся. Но когда ее начали применять к нашей жизни чуть ли не всерьез, заговаривать о стране рабов, это стало уже отдавать подловатой клеветой. В окружении моего детства отсидели довольно многие, но не трясся НИКТО. Ссыльная интеллигенция одолевала свою катастрофу утроенным достоинством, а шахтерщина-шоферщина вообще ничего не боялась, для них было самым простым делом что-то спереть на производстве или подраться и срубить за это треху-пятерку. Запуганным у нас выглядело только надутое начальство. Вот в их мире, возможно, и писали те самые четыре миллиона доносов. А в том мире, в котором я жил, если бы даже кому-то и вздумалось написать донос, он бы не знал, куда с ним сунуться, - мир государственной власти не имел с моим миром решительно ничего общего, он воспринимался как климат, не более того».
Интеллигенции часто кажется, что если она не может внушить народу свои идеи, то это означает, что он слушается кого-то другого, начальство прежде всего. Это глубокое заблуждение – он не слушается никого».
***
Юрий Поляков: «Не каждый заметный дебютант вырастает со временем в классика. Господь щедр на авансы. Однако литературный дар в чем-то подобен женской красоте: случаен, быстротечен и склонен к внезапному исчезновению даже в молодости, а пластика и косметика саморекламы да натужного новаторства только комически усугубляют необратимое…»
***
«Все происходящее на книжной ярмарке кажется писателю фантасмагорией: волосатые руки покупателей тянутся к «фэнтезятине», а мнимые соратники по писательскому цеху ведут себя словно городские сумасшедшие. Затем случается искусственный катарсис, писатель видит счастливых людей, но это уже как будто и неважно: в борьбе за литературу и человеческие души на ярмарке побеждает массовость, развлекательность».
***
«В своем рассказе Юрий Лунин называет ожидание ужасного волей к трагедии, а я бы определила вычитанное ощущение как трагедию без воли».
***
«Император подошел к Огинскому.
- Куда мне идти, князь, - пристально посмотрел Наполеон в глаза Огинскому, - на Санкт-Петербург или на Москву?
Князь ответил ему таким же прямым взглядом.
- Не ходите, император, ни туда, ни туда, - сказал он после паузы. – Боюсь, Россия слишком непредсказуема».
***
Сергей Шелковый, украинский поэт: «Осенью 1941 года, когда немецкие войска приближались к Харькову, НКВД судорожно бросало в свои тюремные подвалы еще не эвакуированных жителей города. Обреченных арестантов конвой погнал на восток от Харькова. Скорее всего, еще при выходе из города конвоирам поступила команда всех ликвидировать. Неподалеку от известного исторического раскопа Салтов четыре сотни арестованных затолкали в заброшенный деревянный коровник, заперли двери и, облив стены бензином, подожгли с четырех сторон. Всех запертых в строении людей заживо сожгли».
***
Владимир Свидзинский, украинский поэт: «Как хочется уйти мне от себя, от всех воспоминаний и желаний… На берегу морском находят дети сияющие камешки – вдруг я найду себе другой характер где-то и стану новым – беззаботным, властным, вальяжным и уверенным в себе».
***
«…В жизнь героя повести вторгается представитель органов, призывающий уничтожить волшебный ковер».
***
«Самый юный участник фестиваля – Иван Гуменник, ему только 11 лет. «Если вам показались мои стихи недостаточно радужными, беззаботными и дружелюбными, вы еще никогда так не ошибались!» - сказал он».
***
Тимофей Кулябин, режиссер: «- Из тех актеров, кого уже нет, кто вам был наиболее интересен?
- Мне интересны живые! Кумиров среди советских артистов у меня никогда не было».
***
«…И когда вся эта вакханалия достигает финала, понимаешь, что старая добрая комедия масок как нельзя лучше подходит для откровенного разговора о том, в каком мире мы оказались и куда, каким образом из него выбираться».
***
«Русские опять злодеи. Даже худшие, чем обычно: на этот раз главный гад не просто жадный негодяй или чудаковатый безумец, какими, как правило, изображают русских злодеев. Это абсолютное воплощение зла: предельно эгоистичный, зацикленный исключительно на себе и только на себе. Его жена, сын, окружающие люди, весь мир существуют только для того, чтобы он владел ими. Почему опять такой выраженный акцент на образе русского как врага всего человечества? Почему в XXI веке оказывается допустимым подобное расчеловечивание по национальному признаку? Ведь каждый русский в фильме звероподобен и вызывает только одно чувство: люди добрые, пристрелите его поскорее! При всей голливудской борьбе за права цветных, сексуальных меньшинств, женщин и животных, по какой причине русские оказываются за пределами этих гуманистических инициатив? Время пошло вспять – во времена этических норм кинематографа Третьего рейха».
***
«Напомню, что в русском народе издавна коренилось представление, что способность к излишнему красноречию (краснобайству) представляет собой качество неблагочестивое, а то и греховное».

Е.Каблукова. Приказано жениться!
«- Я ж сирота, - вздохнула Даша. – Меня во фрейлины в пятнадцать приписали, как матушка умерла. Вот и бегаю уже четвертый год. Подай, принеси, расчеши, обслужи, коль надо!
- Тише ты! – шикнула на нее Варвара. – Здесь у каждой стены уши имеются!
- Будто беда, если услышит кто, - отмахнулась Даша. – Ладно, спать давайте!
- Здесь? – изумилась Настя.
- Конечно. Мы до полудня здесь находиться должны, забыла, что ли?
- Так платье же снять надо! Корсет распустить.
- И не вздумай! Мало ли Елисавете Петровне понадобится что, а ты час одеваться будешь? Или в исподнем побежишь?
- А как же спать?
- Вот так, - Даша откинулась на спинку кресла так, чтобы не помять прическу, и прикрыла глаза.
Варя последовала ее примеру, и вскоре обе фрейлины сладко спали. Настя с завистью посмотрела на подруг и постаралась не шевелиться, чтобы ненароком не разбудить. Сама она и помыслить не могла, чтобы опочивать вот так, в затянутом корсете и с волосами, полными шпилек.
Было непривычно тихо. Весь дворец, казалось, замер, чтобы при пробуждении императрицы взорваться шумом и гомоном. Где-то за стенкой скреблись мыши. Понимая, что все равно не заснет, девушка встала и подошла к окну. Фонтаны не выключали даже на ночь. Внезапно девушка вновь почувствовала на себе чужой взгляд. Звериный, голодный, он заставлял тело покрываться мурашками. Настя невольно затаила дыхание, всматриваясь в темную зелень деревьев, окружавших канал с фонтанами. Показалось, или между деревьями мелькнула серая тень…»

---

Акция - ежедневное Средневековье (от телеграм-канала).

---

В телеграме мнение -

В этих ваших международных отношениях никто никого не любит. Если кого-то вдруг соседи по земному шару начинают любить, это значит, что этот кто-то выглядит съедобным. А время как раз обеденное. Ну или его хотят использовать как столовый прибор, чтобы съесть кого-нибудь ещё. Поэтому на "они нас не любят" ответ может быть только один: "И это прекрасно! Хуже было бы, если бы любили!"

---

Читательский дневник

Юнна Мориц.

Я думаю о будущем не так,
Как думают о выручке воскресной,
А как моряк, смотрящий в зодиак,
О бурях думает, взывая к силе крестной.

Крылатый бриг несется по волнам
Под океанский шелест этой книги,
Где меж страниц лежат на память нам
Все щепки, все потопленные бриги.

Я думаю о будущем своем
Не как пирующий купец венецианский.
Над океанской бездной мы живем
И счастья ждем от бездны океанской.

Над ней клокочет наш волнистый путь,
Трещат под ветром дрогнувшие снасти.
Над этой бездной – а не где-нибудь! –
О будущем подумать в нашей власти,

О будущем подумать, глядя вдаль,
И вглубь, и ввысь, в глаза планет далеких.
Поэзия дешевка, лгунья, шваль! –
Без этих взглядов, дальних и высоких.

Я думаю о будущем не так,
Как думают о выручке воскресной.
Я думаю о нем, как белый маг
О тайнописи думает небесной.

Я думаю: покуда не остыл
Трилистник сердца, отводящий гибель,
Раздастся трубный голос добрых сил –
И свет, и воздух будет наша прибыль!

Н.Косухина. Я заставлю тебя страдать.
«- Нервничаете? – поинтересовался Железный герцог.
- Да, - подтвердила я. – Меня тревожат причины, по которым нас пригласили.
- Правильно тревожат. После допроса встал вопрос о проведении срочной военной операции. Нельзя допустить, чтобы пирату удалось такое массовое ограбление. Это, помимо потери колоссальных финансовых средств, приведет к сильному общественному диссонансу, который ударит по Звездному флоту и Союзу значительно сильнее, чем ограбление. Сейчас в стадии разработки находится план операции с внедрением нашего человека на станцию «Эльрус». Агент должен предотвратить задуманное пиратами и собрать данные о том, что готовится взлом.
Пока Ремарк говорил, очень пристально при этом на меня взирая, я заподозрила неладное.
- А кто будет выполнять задание, сэр?
- Вы.
Олег сидел, плотно сжав челюсти, но молчал. Он, как и я, прекрасно понимал, что приказ старшего по званию остается приказом, и ничего тут не поделаешь.
Вздохнув, я спросила:
- А в качестве кого я буду работать на станции?
- Я могу вас внедрить только как организатора обработки финансовых потоков. В саму обработку попасть по блату невозможно. Они очень тщательно отбирают кадры.
Я мысленно застонала. Ненавижу цифры! Я всегда всячески избегала работы с ними. А теперь я – и крупнейшая экономическая станция!
- Как скажет, сэр!
- Знаете, Руденко, всегда вас ценил за выдержку, - прокомментировал Ремарк.
Вот что за мужик? Все подмечает. Он вообще живой или робот?
- У меня нет выбора, сэр, - решила сдерзить я.
Мою колкость пропустили мимо ушей».

---

Алексей Калугин "Не так страшен черт". Собственно говоря, это омнибус, куда входит два романа - "Не так страшен черт", и "И черт с нами". Фантастика, детектив.
Сюжет: действие происходит в некоей альтернативной версии нашей реальности, где в 90-е в Москве открылись порталы в Ад и Рай, и представители обеих сторон вступили в контакт в официальный контакт с человечеством. В результате Москва отделилась от остальной России и образовала самостоятельное государство, где правит Градоначальник и его Семья, пользуясь эксклюзивным доступом к порталам они упрочили свое положение во внутренней и внешней политике... Потому что, как вскоре стало ясно, и ангелы из Рая, и демоны из Ада представляют собой тот же вариант человеческой цивилизации, только более развитый в научно-техническом плане. Их разработки интересуют всех. Что же интересует в нашей реальности сами эти продвинутые цивилизации - об этом как-то никто не задумывается...
В центре повествования молодой человек Дмитрий Каштаков, ранее он планировал для себя обычную деловую карьеру, но после контакта с Адом и Раем ему пришлось переквалифицироваться в частные детективы. Дмитрий специализируется на розыске кого- или чего-нибудь, бизнес идет по-маленьку, жить, в-общем, можно... Пока в один прекрасный день на него не свалились сразу три клиента, с предложениями, "от которых невозможно отказаться", как выражаются в любимых Каштаковым нуарных фильмах. Представители Ада хотят, чтобы он установил личность туриста с Земли, который скончался в Аду, но таинственным образом исчез. Представители Рая требуют, чтобы он отыскал пропавшего ученого, с которым они заключили договор на исследования. Наконец, представитель Семьи приказывает найти хакера, который вел с ним какие-то темные дела - "не твое дело, какие" - и кинул... Что можно сделать в таких обстоятельствах, когда все три важных клиента хуже отравы и кроме того враждуют между собой... да еще со временем крепнет подозрения, что все они хотят разыскать одного и того же человека... Ну, прежде всего - сохранять спокойствие. Как это делают герои любимых фильмов...
Во второй книге продолжаются приключения детектива Каштакова, которому вновь приходится возвращаться в Москву и опять с целью розыска - на этот раз, пропавшего сотрудника адской разведки. И опять выясняется, что делом кровно заинтересованы все те же три могущественные стороны...
Что-то я заметила, что у меня тяжело идут омнибусы, которые я нахожу в библиотеке. То есть, я их беру в надежде на увлекательное, захватывающее чтение - рассуждая, что если уж романы переиздают таким образом, так они поди пользуются популярностью... И все как-то оказывается, что неизвестно у кого пользуются, потому что я в них намертво застреваю. Но я упорно продолжаю попытки, вот и эту книжку тоже взяла, тем более автор мне в какой-то степени знаком, и я у него уже с увлечением читала один цикл (кстати, так и не дочитала, мда). И вот наконец - бинго! - мне действительно все понравилось, прочитала оба романа с большим удовольствием.
Первоначально, глядя на обложку-название-аннотацию, я решила, что это будет нечто вроде э... городского фэнтези... ну, тут ведь ангелы и демоны, все такое. Но оказалось, что речь скорее идет о чистой фантастике. Научные и технологические прорывы, гаджеты, да уж. Но мне что - главное, тоже интересно. Автор ловко все закручивает... А атмосфера "лихих 90-х" и всякие ядовитые аллюзии на вполне понятные реалии придают особый колорит.
В общем, напрягает меня тут только одно - как я уловила, автор любит вообще-то писать трилогиями, и конкретно про этот цикл я четко знаю, что третья книга тут точно есть. А в омнибусе только два романа! Так что третью часть придется разыскивать отдельно - где-то в библиотечных завалах.

@темы: Книги